«Еврейское слово»: колонки

Почему я сейчас о нем вспомнил? Во-первых, положение дел в стране напоминает тогдашнее. После восьми лет правления «крепкой рукой» как-то все поехало, балки гнутся, стропила трещат, перекрытия проваливаются. Не столько даже в хозяйстве – это само собой, – а именно в управлении, в твердости руки. Хозяйство как раз проседает органично, тут и с кризисом, к России имеющим отношение отдаленное, подфартило, на него можно порядочно списать. А вот власть, командование переместилось почти целиком в телевизор, где каждый день за большим столом (или в «калине», на ГЭС, на снежном склоне) главный начальник что-то объясняет и велит сделать начальству пониже. Картинка никак не связана с тем, как страной распоряжаются подлинные деятели, переводящие все, что ни происходит, в пачки купюр и покупающие на них недвижимость по всему миру. И наконец, эти распорядители никак не соприкасаются с населением, непонятно как выживающим.

Во-вторых, процесс Ходорковского-Лебедева, конечно, не тянет на дело врачей, но, осознает это Путин (и каждый из нас) или нет, вся история с ними висит над страной тучей более зловещей, чем дым от пожаров прошлого лета. Попросту говоря, ни одно государственное слово не воспринимается правдивым, если кто-то может сказать «засадить их» – и немедленно засаживают.

И в-третьих, чтобы рука была такой крепкой, как это понимают все сторонники автократии от бабуль до Путина, она должна быть сталинской. Людей должны хватать тысячами, миллионами, нациями, бить, пытать, кидать в вагонзаки, в теплушки, выбрасывать в снег, в глухую тьму – тогда все будут трястись от страха, доносить, есть мороженый хек и сухой горох, и никто не посмеет смеяться над хозяином этой руки, который уверен, что знает, как жить всем прочим. Что то, что он говорит три, четыре, пять часов по государственным каналам связи, в самом деле важно, основательно, убедительно. А не так же пустопорожне и смехотворно, как у Хрущева – и всех следующих.

Я старый человек, так что говорю об этом, в общем, незаинтересованно. Я не политик, у меня нет соображений, как из этого положения выходить. Я не футуролог и не делаю прогнозов. Я просто помню услышанную в детстве байку. Будто бы кто-то признавался Толстому (позднее я где-то прочел, что Чехову, еще кому-то), что до смерти боится генералов. И Толстой посоветовал: а вы посмотрите на него в бане… Комитет комсомола и первичная партячейка не Царскосельский лицей, где можно научиться чему-либо важному, основательному, убедительному. КГБ не школа жизни. Тем более не университет. Спасибо Хрущеву, все знают, кто сидит в Кремле. С верой в свою избранность пора завязывать. А Никите Сергеичу действительно спасибо, несмотря ни на что.

15–21 марта

Михаилу Сергеевичу Горбачеву исполнилось 80 лет. Он был президентом страны, в которой не любят начальство, президентов в особенности. Не любят вообще всех, кто на виду. Исключение сделано для Сталина, который был ой как на виду, но при этом бил, порол, сгнаивал и расстреливал множество людей, а это у нас не только любят безоговорочно, беззаветно, не помня себя, но и уважают выше всех представимых степеней. Потому что – объясняем мы – если нас не пороть и не расстреливать, толку не добьешься, мы будем сутками спать на печи, пить водяру, и страна наша из великой превратится в черт знает что. А страна – главное. Потому что опять-таки: мы себе цену знаем, не бог весть что за цена, сами из себя, если по-честному, ничего не представляем. А страна, она на все способна, начиная с того, чтобы раскинуться от Белого моря до Черного, от Калининграда до Владивостока, и кончая тем, чтобы запустить в космос миллиард баррелей нефти. Вот этой страны он и был последовательно генсеком ЦК, председателем президиума и президентом. За это одно можно невзлюбить до смерти. Но он еще проделал некоторые такие действия и осуществил некоторые такие перемены, при воспоминании о которых граждан поражает апоплексический удар.