«Еврейское слово»: колонки

Это ранило душу. Мне. Нам. То, что реальность была так узнаваема несмотря на разницу мотивов, натур, деталей, не оставляло надежды. Мы знали, что нет правды на земле, но допускали, что где-то там сохранилось рыцарство, честь, честность. Рыцари были, но они были «рыцари бедные». У нас хватали каких-то правдолюбцев, несчастных, загоняли в лагерь, беспощадно. Но и там – жалости не жди. Ле Карре писал об этом с несомнительной достоверностью и неоспоримой убедительностью. В его книгах не было ни вот столько от сюсюка «Семнадцати мгновений весны». Он был талантливый, его талант был живой.

Через двадцать лет после «Шпиона с холода» он сидел в лондонском ресторане с одним из читавших тот же экземпляр, что и я. Вошла их общая знакомая и сказала этому второму: «Тебе присудили премию». Тот говорит: «Какую премию?» Она говорит: «Нобелевскую». Ле Карре говорит: «Официант! Бутылку шампанского!» Наш человек. И книжку назвал: спай – шпион, колд – холод – чтобы русские понимали.

Что же в остатке? в осадке? в итоге? Черная тьма родимого Шереметьева? Внезапно вспыхивающие прожектора контрольно-пропускного пункта «Чарли» между Восточным и Западным Берлинами? Серебряное ведерко с бутылкой «Мумм» в китайском ресторане в Хемпстеде? Да всё вместе. Не забыть еще древние каменные плиты Старого еврейского кладбища в Праге. Не то упавшие откуда-то, брошенные кем-то в землю, как попало, – не то из нее проросшие. Дикие. Могучие. Непобедимые. Похожие, пожалуй, на вечность.

1–7 мая

Гейское сообщество бурлит, антигейское бурлит. Общество, то бишь публика, побурливает. Иногда страсти вскипают, по большей части просто булькают, бормочут. Парад, антипарад… хотел поставить в рифму Ленинград, но вспомнил, что переименовали. В Ленинграде, кстати, проблема не стояла. Были, конечно, отдельные лица, и мы даже знали их по именам, кое с кем «привет-привет». Какой-нибудь художник-абстракционист, актер, музыковед мог оказаться им. Соответственно, актриса, критикесса – ею. Симпатичные, проницательные натуры, ничем, замечу, своих необычных склонностей не проявлявшие, разговаривать с ними было одно удовольствие. Что они «секс-меньшинство», в голову тогда не приходило – ни нам, ни им.

В 1954 году в Ленинград приехала первая молодежная делегация из капстраны. А именно итальянцы. Естественно, коммунисты. Появились на Невском стайки прелестных мордашек, все как из фильмов неореалистов. В день Икс в Доме дружбы встреча с нашей прогрессивной молодежью. Итальяшам по 18–19 лет, нашим – вокруг 40. Тяжелые пиджаки, траурные галстуки, государственные лица. Дело очень серьезное, поскольку поступило секретное сообщение, что возможны провокации. Наши заняли на сцене стол президиума, в зале со всех сторон обсели команду гостей. И первый же вопрос – провокация! «Есть ли в Ленинграде гомосексуалисты?» Облако скорби падает на президиум. Наклоны друг к другу, обсуждение, перешептывания. Встает главный и голосом Левитана, объявляющего о сдаче гитлеровцам города Брянска, роняет тяжелые горькие слова: «В Ленинграде. Есть. Одна. Лесбиянка». Итальянский молодежный рев, овация. Назавтра все газеты Италии выходят под шапкой «В Ленинграде есть одна лесбиянка». Немедленно создается фонд помощи одиночке. С которой я, между прочим, знаком, училась в соседней школе, миловидная, звать Таня. Низкий голос, короткая стрижка – вот, по-моему, и всё, из чего сделан столь, назовем это, экзотический вывод.

В 1970-м, когда Венедикт Ерофеев написал «Москва – Петушки», обстановка несколько переменилась, народ признал, что есть такое явление, имеет место. «А надо вам заметить, что гомосексуализм в нашей стране изжит хоть и окончательно, но не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. У публики ведь что сейчас на уме? Один только гомосексуализм. Ну, еще арабы на уме, Израиль, Голанские высоты, Моше Даян. Ну, а если прогнать Моше Даяна с Голанских высот, а арабов с иудеями примирить? – что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм. Допустим, смотрят они телевизор: генерал де Голль и Жорж Помпиду встречаются на дипломатическом приеме. Естественно, оба они улыбаются и руки друг другу жмут. А уж публика: «Ого?! – говорит. – Ай да генерал де Голль!» или «Ого! Ай да Жорж Помпиду!» Вот так они и на нас смотрели теперь. У каждого в круглых глазах было написано это «Ого!»».

В конце 80-х – моя первая заграница, Нью-Йорк. И сразу поминальная церемония по сверстнику, ленинградцу, хорошо знакомому. Гомосексуалист, умер от СПИДа. В России про СПИД уже было известно, но как про что-то, что «там». «Там» оказалось «здесь». Сошлось несколько десятков человек, которых я знал с ранней молодости и полтора-два десятилетия тому назад провожал в эмиграцию, как в могилу. С умершим так оно и случилось.