«Еврейское слово»: колонки

В большинстве своем люди недовольны тем, как устроен мир. Не только несправедливостью – в наделении интеллектом и мышцами, и вообще биологической, не говоря уже о социальной. А в значительной мере тем, что зимой холод, летом зной, содрогается земля, летают метеориты, разгоняются торнадо и цунами. Это ставит под угрозу отдельные человеческие жизни, но главное, это ставит под угрозу благополучие. Человек сильнее всего хочет жить благополучно. Всякое посягательство на это желание вызывает у него возмущение. Что разрушительный характер природных катаклизмов становится предметом обсуждения СМИ, естественно: такие вещи требуют осведомления, обсуждения, мобилизации усилий. Но параллельно, и часто куда могущественнее, чем просто описание факта, это приводит в негодование. Это непорядок! Люди должны жить хорошо – так, открыто и прикровенно, записано даже в конституции!

Но если бы газеты были у животных, вопли их отчаяния по поводу постоянно сметаемого с лица земли лягушачьего, насекомого, птичьего, млекопитающего благополучия должны были быть неизмеримо пронзительнее. Если по-честному, то ежесекундные катастрофы в их мире исключают само понятие благополучия. Это именно неблагополучие, тотальное. Шаткость благополучия растений еще невыносимей. Наконец, и самим стихиям есть что сказать в свою защиту – и в обличение своих врагов: пожарных, строителей плотин, взрывателей скал. Только если бы некий информационный вестник решил выпускать Сам Бог, в нем картина мира предстала бы утешительной. Выяснилось бы, что землетрясения, засухи и потопы в Его замысле мироздания ничуть не менее необходимы, чем миллиарды прямоходящих недовольных субъектов. А так как субъекты – Его образ и подобие, то никаких особых прав на экзистенциальное благополучие не имеют. Единственная их разница со стихиями, травой и плотвой та, что они обзавелись печатными машинами и телевизионными вышками, посредством которых жалуются на мир, выпавший им для недолгой жизни.

Я сам принадлежу к их роду. К роду, которому, по моим убеждениям, есть на что жаловаться. На утраты. Не благополучия, отнюдь. А того, что получено при рождении, с каждым днем умножавшегося, сконструировавшего душу, поселившего в ней любовь к себе. Самых близких, самого дорогого. Менее близких, менее дорогого, более враждебного, далекого, чужого. Короче, всего, что было своим. Включая свое неблагополучие. В частности, и поэтому меня так тронуло название книги «Уцелевшее». Я оценил и полюбил Бруно Шульца по первым прочитанным мной страницам его «Коричных лавок», с тех пор прошло несколько десятилетий. «Лавки» и «Санатория под клепсидрой», собственно, и были Бруно Шульцем, ничего больше от него не осталось. Еще какое-то количество картин и фресок, поскольку он был и замечательный художник, – но их я видел только в репродукциях и должен был домысливать. Потом, через много лет, нашли еще четыре рассказа, напечатанных в журналах, присоединили к «Лавкам» и «Санатории» и выпустили как «Уцелевшее».

Потому что 19 ноября 1942 года Шульц 50 лет от роду был убит выстрелом немецкого охранника на улице Дрогобычского гетто, и всё, не стало Шульца. Признаюсь кстати, что я не верил афоризму «рукописи не горят» с того момента, как впервые услышал его. Он мне претил, слишком охотно подхватила его прекраснодушная интеллигенция и сделала девизом. Почему это рукописям не гореть, не улетать пеплом, если горит и улетает дымом человеческая плоть, в том числе тех, кто их писал? Это из той же оперы, что и бардовские песни: самоубеждение, что мечта исполнится, благородство победит, погода исправится. (Я верный почитатель Окуджавы, еще с дней, когда мы не были знакомы лично, с песен времени «Из окон корочкой несет поджаристой», но у меня портилось настроение всякий раз, как он запевал «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке».) Рукописи, холсты – все исчезло с хлопком выстрела.