«Еврейское слово»: колонки

О Шульце написано много книг, он один из ориентиров европейской литературы XX столетия, в его влиянии на свое творчество признавались ведущие писатели. Ему уже были посвящены или на него ссылались и наши колонки. Сегодня я хочу сказать об уцелевшем – не от Бруно Шульца, а уцелевшем Бруно Шульце. Который смотрит с прекрасного автопортрета на обложке. Все, что нам стоит о нем знать, содержится в этой его книжке. Географический центр может не совпадать с историческим. Географический в Европе конца XIX – начала XX века устал быть центром. С середины 1900-х не Англия, не Франция и Германия оказались в центре культурного интереса, а периферия – Австро-Венгрия. И в Австро-Венгрии тоже периферия – Прага, Лемберг, Дрогобыч. Среди рассказов из журналов напечатан «Отечество» – который я, прочитав, сразу стал перечитывать. Он – о благополучии, сперва по стечению случайных поворотов судьбы утраченном, казалось, безвозвратно, потом так же нелепо восстановленном. И что?! Прежде – «бесславные мелкие и убогие поражения», теперь – «счастье из разряда устойчивых и доброносных». И – «напитавшийся досыта, я буду лежать среди зелени на чудесном, ухоженном кладбище».

Я открыл одну из моих любимых главок в «Коричных лавках» – «Небывалый ветер». Я однажды пережил такой, это было летом в деревне и стало для меня потрясением. В рассказе Шульца небывалый зимний ветер, не дающий жителям городка выйти из дома, – метафора безудержа и полноты жизни, единственно достойной человека. Вырывающей его из накатанных мыслей, представлений и интересов, из обывательской заурядности. Безумие проникает в его рассудок, но он не против. «Слава Богу, есть еще океан», как сказал Блок, узнав, что утонул «Титаник».

Я позволю себе закончить это эссе выражением горячей признательности Асару Эппелю, переводчику не только Бруно Шульца, но его по преимуществу. Я стою на том, что от прозы сейчас не требуется, чтобы она поражала образностью и словарным великолепием, то есть искусством. Но искусство Эппеля отдает тем же нездешним безумием. Он сделал максимум и полтора года назад умер. Полтора года я поминаю его с печалью и восхищением.

3–9 сентября

Мировая история полна примеров преследований, которые тот или другой человек претерпел за правду. От Иосифа Прекрасного до Джордано Бруно, от Прометея до академика Сахарова. Роман Юрека Бекера «Яков-лжец», прелестный, искусный, горестный, нежный, построен на пронзительной фабуле трагических и возвышающих душу последствий лжи. В момент произнесения – безобидной. Думаю, что, рассказав о завязке и развитии сюжета тем, кто еще не прочел, но когда-нибудь соберется прочитать книгу, я не изменю своему принципу не открывать ее содержания раньше времени. Ведь сообщая, про что написаны «Карамазовы» или «Макбет», мы не можем испортить будущего впечатления от чтения этих вещей. Все дело в том, как написано, с какой силой, каковы характеры, насколько неожидан каждый поворот и смысл повествования. Бекер постоянно опережает читателя, его ходы чаще не угадываются нами, а когда совпадают с нашей мыслью, то автор видит в ней больше, чем мы.

Главный герой Яков Гейм живет в гетто оккупированного немцами городка, каждое утро ходит на работу на товарную станцию. Волей случая (а конкретно – издевательств немецкого часового) он, попав в полицейский участок, ухватывает горстку слов из программы новостей. Сообщение о тяжелых боях вермахта и советских войск в нескольких сотнях километров от места, где находится он с товарищами по несчастью. Назавтра молодой парень, вместе с которым он таскает тяжелые ящики, замечает неподалеку вагон с картошкой. Напарник одержим желанием броситься туда в момент, когда охранник отвернется, и похитить несколько картофелин. Яков понимает, что план самоубийственный, но тот оголодал, никаких доводов не слышит, отговорить его невозможно. И тогда Яков бросает козырь: русские наступают, фронт приближается, я слышал своими ушами. Это отвлекает парня, но лишь на миг, он потерял над собой власть, его не остановить. Яков выпаливает: «У меня есть радио».