«Еврейское слово»: колонки

Однако жизни не обыграешь. Я время от времени произношу эту сентенцию в частном разговоре, в компании, в тесном кругу близких, и немедленно члены моей семьи, которые наслушались ее до предела и сверх, бросаются на меня и бурно клянут. Ты хочешь жить «торжественно и трудно» и живи на здоровье, а жизнь как целое, как сумма человеческого существования предлагает бесчисленные возможности, в частности, и счастливые, и весьма часто. Так что ни к чему себя ей противопоставлять, тем более ее обыгрывать. Ну да, формально они правы, я бы должен был сказать: судьбу не обыграешь – но слишком звучит и высокопарно, и банально. А жизнь не оркестр ли, разыгрывающий партитуру судьбы, – чего не понять-то?

Подтверждения того, что ее не обыграть, я получаю постоянно, с годами идут обвалом. Сейчас – еще одно, в статье, очерке, эссе, не знаю, как назвать, Олега Юрьева «Одноклассники». Автор называет это «почти повесть», напечатана в отделе литературоведения. Вещь дельная, умная, сделана не без изысканности, притягательная: кто захочет прочитать – «Новый мир» № 6 за этот год. Уже в едва тронутой вычурностью подаче ее как почти-повести проглядывает указание, что читатель встретится с сочинением не привычным, а редким. Его тут же дополняют подстраничные сведения об авторе: ему немного за 50, ленинградец, в 91-м эмигрировал в Германию, работал на «Радио Свобода» в программе «Поверх барьеров». То есть и взгляда можно ждать особенного, и горизонта пошире, и угла зрения нерядового. «Одноклассники» – заглавие ни при чем, к содержанию отношения не имеет. Содержание – анализ «крошечной великой» повести Всеволода Петрова «Турдейская Манон Леско» (середина 1940-х) и «обширного великого» романа Павла Зальцмана «Щенки» (1932–1952). Они учились в одном классе, но друзьями не были.

Ни той, ни другого я не читал, в изложении и приводимых цитатах впечатления «великих» они не производят. Но Юрьев и не настаивает. В его анализе, тонком, в самом деле незаурядном, местами замечательном, главное – заявление. Он говорит о людях и эпохе советского периода гораздо больше и внушительнее, чем исследует художественность произведений, и это тоже очевидный плюс написанного им. Однако все плюсы, так же как и главный минус, подводят к установке, заложенной под заявлением, сходятся на ней. Она не вытекает из написанного, а задана прежде, заведомо. Заключается в том, что «крохотное» Петрова, «обширное» Зальцмана и еще несколько немногочисленных вещей, сочиненных между концом 20-х и началом 50-х годов и впервые напечатанных или перепечатанных в 2000-х, «одним своим появлением в зоне нашей видимости изменяют историю русской прозы XX века и ее иерархии!» Само собой разумеется: все всплывшее из небытия изменяет сложившуюся картину прошлого. Но совсем не обязательно под восклицательным знаком. Культура, непримиримая не только с официозной самогубительной культурой режима, а и с «капитулянтской» и потому тоже, как считает Юрьев, самогубительной культурой частичных уступок, не обязательно создает вещи значительные. Возможно, талантливые и неожиданные, но не меняющие общей картины и иерархии.

Полная независимость от господствующей современности неосуществима на практике. Полное несоприкосновение с ней, которое устроило бы установку автора, хотя он не договаривает этого до конца, нереально. В результате предлагаемая им концепция двух изолированных одна от другой культур и победы «второй», Петрова и Зальцмана (а также более поздней, уже с участием самого автора), оказывается попыткой очередного пересмотра истории. Неубедительного, как все остальные. Жизнь не обыграешь, она пронизана промоинами слабостей, измен, двойственности, беспринципности. Немало художников (в широком смысле этого слова) становились соглашателями, обслугой, герольдами режима. Я заодно с автором в том, что сотрудничать с большевизмом, что ранним что поздним, было западло. Но ведь уезжать от него в пост-нацистскую, пусть и покаявшуюся насколько возможно, Германию – я не вижу тут последовательности. Тем не менее, на таких условиях и создается невымышленная культура. Редко-редко внутри нее возникает личность, в которой из ряда вон выходящий творческий заряд соединяется с моральной несокрушимостью. Увы, и она только часть корпуса в целом. Увы потому, что мне, как и Юрьеву, хочется более идеального.

Не видать. Может быть, потому, что чересчур долго и чересчур хорошо все думаем о себе. Думаем, что мы избранные, каждый. Евреи, между прочим, в первом ряду. По Писанию, как они считают, и по привычке. Неевреи – потому, что нельзя же быть хуже евреев. А больше никого и нет. И все выдвигаем свое как главное и бесспорное. Печатаем в журналах «Новый мир», НЛО и, конечно, в сетях. Что создает путаницу невероятную и противоречия нелепейшие. Так что более идеального ждать не будем, только бы не стало менее. С Петровым и Зальцманом, без них, с интеллектуализмом, с журналом НЛО, с братом-сестрой Прохоровыми, без, с режимом таким, другим – не видать.

19–25 ноября