Итак, себе она сулит неволю, сыну же – или неволю, или смерть. Оба последних исхода несовместимы – а посему, думается мне, вероятно, что творец «Илиады» не имел определенного представления об участи семьи Гектора после взятия его родного города.
Но для позднейших эпиков, избравших темой своего песнопения взятие Трои, пророчество «Илиады» было обязательным; из него развили они свое описание раздела добычи. Относительно Андромахи спора быть не могло: вдова Гектора принадлежала сыну его убийцы, Неоптолему. Другое дело – Астианакт. Из двух исходов, о которых говорит «Илиада», был оставлен только второй, как более яркий. Но кто будет палачом мальчика? Пророчество Андромахи называет неопределенно любого из многих могучих данаев; согласно этому и автор поэмы о «Разрушении Илиона» представил себе ахейскую сходку виновницей постановления о казни Астианакта. Одиссей (или Калхант) развивает в ней макиавеллистический принцип:
Исполняя постановление сходки, глашатай Талфибий отнимает ребенка у Андромахи; его убивают, бросая с башни, и затем с честью хоронят в щите его отца. Сам Еврипид следовал этому в своих «Троянках»;
еще раньше, по-видимому, Софокл в своей «Поликсене» (мой «Софокл», т. III, стр. 324). Но Софокл в этой ранней своей трагедии, нагромождая ужасы, обставил гибель Астианакта несколько богаче – и мы должны коснуться этого варианта, так как им воспользовался, как мы увидим, Еврипид для своей трагедии. У него Андромаха заблаговременно, предвидя падение Трои, отдает Астианакта в верные руки вне города; но ее предосторожность оказывается бесполезной: Одиссею удается выследить мальчика, и он все-таки гибнет[27]
.Такова, повторяю, струя предания, потекшая из киклической поэмы о «Разрушении Илиона». Иначе описывала дело параллельная, но более поздняя киклическая поэма – «Малая Илиада»: здесь палачом Астианакта во дворце Приама изображен сам Неоптолем. Откуда это изменение, настолько же противоречащее пророчеству «Илиады», насколько вариант «Разрушения Илиона» старается ему следовать? Причина станет нам ясна, если мы представим себе в целом роль Неоптолема в «Малой Илиаде»: он убивает Приама у алтаря Зевса, Поликсену – на могиле Ахилла и Астианакта. Итак, старца, женщину, ребенка – именно тех, кого гуманное правило Аполлона велит щадить. Отчего? Оттого что он враг Аполлона. Но как же он стал таковым? Об этом тотчас; сначала проследим участь Андромахи.
После взятия Трои она, как уже было замечено, досталась пленницей Неоптолему. Пленницей и – что почти одно и то же – любовницей; трагедия воспользовалась этой чертой, а она заставила ее отвергнуть вариант «Малой Илиады» относительно виновника смерти Астианакта: сожительство матери с убийцей ее ребенка было бы невыносимо. И еще одно лицо к ним присоединяется, этот раз из «Малой Илиады»: тот троянский царевич, прорицатель Елен, пророчество которого сделало возможным взятие Трои. Предвидя несчастья греческого флота на обратном плавании, он советует Неоптолему вернуться на родину сухим путем. Так они достигают Фтии. Здесь все еще царствует Пелей (вразрез с трагедией Софокла того же имени, см. Софокл III 333); он предоставляет Фтию своему могучему внуку и, обеспеченный его соседством, мирно доживает свой век в смежном Фарсале. Андромаха же рождает своему повелителю сына, которого трагедия называет не то Амфиалом, не то Анхиалом[28]
.Но при всем том пленница ему не жена: таковую он наметил себе в одном из знатнейших домов Эллады – в Спарте. Еще под Троей Менелай обещал ему свою дочь от Елены Гермиону; да, но Менелай долго пропадал без вести, а тем временем дед девушки Тиндарей выдал ее за ее двоюродного брата Ореста, когда тот вернулся в Микены и унаследовал престол своего отца, отомстив его убийцам. Не вынес обиды Неоптолем: он отправился в Спарту и получил Гермиону из рук вернувшегося Менелая; получив ее, он отвез ее к себе во Фтию.