Европа-45. Европа-Запад

— Сядьте, Гйотль, и прежде всего успокойтесь.— Полковник пододвинул к себе стул.— Как видите, нам все известно.

— Кому это — вам?

— Только не задавайте бессмысленных вопросов. Ведь вы хорошо меня знаете. За время нашего бывшего сотрудничества я тоже вас хорошо изучил и знаю, что вам отнюдь не свойственны всякие там аффекты. Сами понимаете: сейчас не время для сантиментов.

— Послушайте, полковник. Я подозревал тогда, что имею дело с проходимцем, допускал, что вы могли продаться какой-нибудь иностранной разведке, но поверьте, ни на секунду не возникала мысль, что возле меня — разведчик, к тому же в нешуточном чине!

Роупер скупо ухмыльнулся в ответ на этот замаскированный комплимент, высказанный, как и можно было ожидать от немца, грубо и даже оскорбительно для достоинства офицера его величества.

— В данный момент никого не интересует, что вы думали,— сказал он.— Знайте одно: я специально приехал в Альтаусзее арестовать вас, а если не вас, то ваших сообщников и найти здесь все касающееся вашей деятельности на протяжении последних лет и тем самым представить материалы для союзнического трибунала, который будет проходить в Нюренберге. Раз вы попали нам в руки, то считаю нужным предупредить вас, чтобы вы не пытались отнекиваться

— Отнекиваться? Но от чего?

— Не ставьте риторических вопросов. Вас обвиняют в экономической диверсии против союзников, в частности против Великобритании.

— Давеча вы намекнули, что я только свидетель обвинения.

— Совершенно верно. Трибунал в Нюрнберге будет судить главных военных преступников. Вас, разумеется, нельзя причислить к главным, поэтому вы будете давать показания.

— Чтобы после всего получить отдельный приговор?

— Вполне возможно.

Было время — Гйотль восхищался твердостью и невозмутимостью Швенда — Вендинга; ему импонировало службистское рвение своего подчиненного, он радовался, что нашел наконец человека, начисто лишенного всяческих чувств, человека голого интереса и долга. Все то, что некогда приводило его в Швенде в столь восторженное состояние, теперь обернулось против него самого. Бывший Швенд сидел напротив. На его мундире выделялись красные петлицы британского генерального штаба. Новенькие золотистые полковничьи короны поблескивали на погонах. Он сидел, устремив твердый взгляд на своего бывшего шефа, и с невозмутимым видом сулил ему если не виселицу, то, во всяком случае, веселенькую жизнь в тюрьме.

— А что, если я раскрою вас перед трибуналом? — Гйотль неожиданно пошел в атаку.

— Как вы это сделаете? — спросил Роупер равнодушно.

— Очень просто. Расскажу о том, как вы сотрудничали со мной, сколько прошло через ваши руки фальшивых фунтов стерлингов, сколько вы дали нам валюты, которая, естественно, пошла не на елочные украшения для немецких детей, а на оружие, на борьбу против союзников.

— Это отпадает. Вы ведь не знаете даже моей фамилии.

В самом деле... Как это Гйотль не подумал об этом?

Швенд, Вендинг — все это были вымышленные фамилии, их можно найти на дороге сотню и тысячу. Сказать трибуналу, что в этом деле был замешан какой-нибудь британский полковник? Но ведь в армии его величества много полковников. Гйотль с грустью подумал о самолете в горах. Вот когда бы он бежал! Его обманули, как сопляка-мальчишку. Обещали, что перемена фамилии, школа, родители учеников — все это послужит ему надежной защитой и он окажется вне всяких подозрений. А что получилось? Этот англичанин с рыбьей кровью не нуждается ни в каких доказательствах и знает все столь же хорошо, как сам доктор Гйотль. Обладай он силой, то и этого полковника можно было бы посадить на скамью подсудимых вместе с Гйотлем. Свидетель обвинения...

Это звучит издевательски. Свидетель, которого после поведут на виселицу или же навеки упрячут в тюрьму!

Гйотль сделал последнюю попытку воздействовать на чувства полковника, хотя знал почти наверняка, что у него вместо чувств — пустота.

— Нет, кроме шуток, я страшно переживал по поводу вашего исчезновения тогда, после вашего свидания со Скорцени,— сказал он.— Вы не подавали никаких признаков жизни.

— Как видите, я подал эти признаки теперь.— Желваки на лице полковника заиграли.— Однако не думаю, чтобы вам от этого было легче.

— Я уже опасался,— не слушая его или делая вид, что не слушает, продолжал Гйотль.— Я боялся, что Скорцени... э-э... убрал вас... есть у него такая мерзкая манера.

— Была,— уточнил полковник.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что теперь Скорцени будет думать не о своих манерах, которые у него были при третьем рейхе, а только о своей шкуре.

— Да, это правильно. Он, несомненно, удрал за границу. На его совести слишком много грязных дел. Но тогда я искренне сожалел, поверьте мне, сожалел, не получая от вас вестей.

Роупер усмехнулся. Наконец! Наконец-то он возьмет реванш и за Скорцени, и за те выстрелы, которые направлены были против него на Римском аэродроме и здесь, в Волькенштейне.

— Это верно: Скорцени действительно хотел меня убить,— сказал он,— и, очевидно, не без вашего умысла, а то и просто указаний...

— Что вы! Что вы! — испуганно замахал руками Гйотль.