Европа. Борьба за господство

Основной целью советской пропаганды являлась ФРГ. СССР исходил из убеждения, что, если удастся «оторвать» ФРГ от остального Запада, самой идее ЕОС будет нанесен фатальный удар. Действовать при этом следовало оперативно, поскольку уже становилось понятно, что попытка использовать ГДР в качестве «магнита» для привлечения немецких националистов провалилась. Режим Ульбрихта в Восточном Берлине явно не вдохновлял немцев, чьи материалистические аппетиты вполне утоляло «экономическое чудо» в Западной Германии. Кроме того, режим не прельщал их и духовно, ибо олицетворял диктаторское коммунистическое правление, подкрепленное советскими танками. Миллионы немцев стремились в западном направлении, и лишь тонкая струйка двигалась на восток. «Пористая» граница, которую собирались эксплуатировать для проникновения в западные зоны оккупации, превратилась, образно говоря, в незаживающую рану, через которую ГДР обескровливалась демографически. Чтобы лишить Аденауэра и американцев предлога для ремилитаризации Западной Германии, Ульбрихту разрешили создать лишь малочисленные полицейские военизированные формирования. Эти силы целиком сосредоточились на внутренних репрессиях и были слишком слабыми, чтобы иметь какую-либо ценность для Красной Армии. Ульбрихт, если коротко, сделался обузой, тем паче что сам он все чаще открыто рассуждал о намерении управлять ГДР без потенциального слияния двух Германий в единое нейтральное и демократическое государство.[1215] «Базис», который формировал «немецкую политику» Сталина на заключительном этапе Второй мировой войны, стремительно разрушался.

В начале марта 1952 года советский диктатор предпринял последнюю попытку вырваться из тупика. В последовательности дипломатических нот – которые вошли в историю как «сталинские ноты» – он предложил Западу сделку. В обмен на демилитаризацию и нейтралитет Германии СССР соглашался вывести собственные оккупационные силы и допустить объединение двух Германий. Это было далеко от «оптимального решения», к которому Сталин стремился после 1945 года, но сулило очевидную выгоду – освобождение от обузы в лице режима Ульбрихта – и вынуждало союзников пожертвовать преуспевающей Западной Германией. Ноты демонстративно рассылались всем трем державам с зонами оккупации, но истинным их адресатом были правительство в Бонне и широкая общественность ФРГ; Сталин по-прежнему пытался сыграть на «националистических инстинктах». Однако Аденауэр отказался играть в эту игру.[1216] Вместо этого он ускорил темпы перевооружения и стал далее укреплять связи Федеративной Республики с Западом (процесс получил название Westbindung[1217]). Канцлер убеждал союзников в том, что немецкий милитаризм умер вместе с Гитлером и сословием юнкеров, но немецкие военные традиции могут послужить «делу Запада».[1218] В апреле 1951 года, например, Аденауэр заявил, что вермахт прошел войну с «незапятнанной честью», и в каждом выступлении подчеркивал значимость немецкого сопротивления. С его точки зрения, он, возможно, искажал историю, зато делал хорошую политику. Одновременно он старался обелить репутацию Германии во всем мире, и особенно среди евреев. Именно поэтому канцлер ФРГ сосредоточился на установлении партнерских отношений с Израилем, а в 1952 году одобрил финансовое возмещение за преступления нацистов против евреев.[1219] С учетом всего этого Аденауэр отверг советские предложения, обозначив тем самым отказ от политики «метаний» между двумя лагерями ради публичной демонстрации приверженности к интеграции с Западом.

Раздосадованный Сталин ударился в другую крайность. Он избавил ГДР от участия в разрушительной программе индустриализации, огосударствления собственности и однопартийности, которой следовали прочие европейские сателлиты СССР, чтобы успокоить западногерманских националистов; но теперь, в июле 1952 года, Ульбрихту приказали приступить к «строительству социализма». Объявленное с большой помпой Социалистической единой партией Германии, это означало возведение большего числа заводов, дальнейшую экспроприацию «буржуйских» предприятий, гонения на церковь, а также официальное создание восточногерманских воинских формирований, пусть и не армии как таковой. Результат оказался полной противоположностью надеждам Сталина. Вместо того чтобы укрепить власть Ульбрихта, меры привели к тому, что исход беженцев из ГДР фактически удвоился, восточные немцы рвались на запад по экономическим и политическим причинам. Дезертирство процветало даже в силах безопасности. Уже не могло идти речи о том, чтобы использовать республику Ульбрихта в качестве витрины достижений социализма. Советская разведка откровенно докладывала, что ГДР больше не имеет «ни малейшей привлекательности для граждан Западной Германии».[1220]