Европа. Борьба за господство

Кеннеди по-прежнему был озабочен «немецким вопросом» в целом и Берлином в частности; именно потребность крупномасштабного привлечения обычных сил для защиты города лежала в основе концепции «гибкого ответа».[1274] В конце июня 1963 года Кеннеди сделал в бывшей немецкой столице громкое заявление, назвал себя «берлинцем» – в буквальном переводе слово «berliner» означает «крендель» – и призвал горожан «смотреть шире и стремиться к свободе во всем мире». Он также пригласил всех, кто сомневается, что конкретно поставлено на карту, «приехать в Берлин» и своими глазами увидеть противостояние двух систем: свобода и процветание на западе, отсталость и угнетение на востоке. Подобно Эйзенхауэру, он делал все возможное, чтобы подстегнуть западноевропейцев, особенно западных немцев, к активизации военных усилий на «главном фронте». При этом, тоже подобно своему предшественнику, президент опасался чрезмерного возрождения немецкого могущества. Летом 1963 года администрация США вынудила Бонн подписать Договор о частичном запрещении испытаний ядерного оружия (ДНЯО), который эффективно устранял перспективу излишней немецкой «самостоятельности». В Бонне считали, что этот договор обрекает страну на постоянное отставание в ядерной гонке; Франц-Йозеф Штраус, консервативный политик и бывший министр обороны, упомянул даже о «ядерном Версале». По этой причине ДНЯО был дополнен соглашением между США и Западной Германией, где утверждалось, что «пока немецкое правительство и немецкий народ уверены в поддержке и защите со стороны Соединенных Штатов, Германии не нужно ядерное оружие».[1275] Если коротко, ДНЯО, как и многие другие формы международной организации и управления, «вырос» из необходимости сдерживания Германии.

Все это сделало внедрение программы МЯС еще более актуальным. Президент Линдон Джонсон – преемник Кеннеди после убийства последнего в ноябре 1963 года – не стал отказываться от этой программы: во-первых, рост расходов на войну во Вьетнаме побуждал искать способы более равномерного распределения финансового бремени по защите Европы; во-вторых, новый президент понимал важность Германии. «Наша цель, – заявил он, – состоит в том, чтобы немцы оставались с нами и убрали руку с курка».[1276] Кроме того, европейские, прежде всего немецкие, проблемы были неразрывно связаны с войной во Вьетнаме в коллективном сознании президентской администрации. Если Соединенным Штатам не удастся спасти Сайгон, рассуждали они, западные немцы могут усомниться в их способности защитить Берлин и примутся налаживать контакты с Москвой. Поэтому помощник госсекретаря по политическим вопросам Юджин Ростоу не преувеличивал, когда сказал, что бомбардировки Северного Вьетнама «должны значительно укрепить нашу систему альянсов». Немецкое правительство охотно приняло этот аргумент. Новый канцлер Людвиг Эрхард пояснил в июне 1965 года, что он просил американцев задержаться во Вьетнаме, потому что иначе «немцы станут спрашивать себя – если американцы не смогли остановить Южный Вьетнам, значит, они вряд ли смогут удержать… Берлин, если возникнет серьезная угроза городу».[1277]

В 1963–1964 годах США стали поддерживать усилия Жана Монне в сфере европейской интеграции. В начале ноября 1964 года немецкое правительство наконец пригласило своих европейских партнеров изучить контуры предложенного Монне тесного политического союза и возможность создания общего центра обороны в рамках программы МЯС и в сотрудничестве с Вашингтоном; Бонн надеялся, что Париж согласится на это, «умиротворенный» договоренностями по сельскому хозяйству. Позднее в том же месяце Европейский парламент призвал государства Европейского экономического сообщества организовать конференцию для согласования общей внешней политики и политики в области обороны, а также для принятия решения о создании федерации и установления «равноправного партнерства равных» с Соединенными Штатами. Континент снова забурлил, демократическое европейское супергосударство вновь оказалось на повестке дня.