Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Превалирующей чертой в настроении англичанина является невозмутимое спокойствие – склад души, более близкий русскому изначальному доверию, нежели сильному изначальному страху континентальных германцев. Англичанин не заботится о будущем, не думает о дальней перспективе. Планы, скрупулезно разрабатываемые на все случаи, не его дело. Он реагирует на проблемы по мере их приближения и решает их от случая к случаю как мастер импровизации. «Наш дух работает лучше всего, когда становится слишком поздно или почти слишком поздно» (виконт д’Абернон[362]). Поскольку англичанин не слишком заботится о будущем, он пренебрегает мелочным накопительством и охотно проявляет широту своего образа жизни, что напоминает русскую щедрость. Английская страсть к пари, чуть ли не национальный порок, свидетельствует, как и русский азарт в игре, об удовольствии от неизвестного. В противоположность немцам и французам англичанин оставляет угрожающие ему неприятности без внимания, надеясь, что они как-нибудь уладятся сами по себе, без его вмешательства. У него такое чувство, что время работает на него. Ничто его так не огорчает, как трата сил на потенциальную возможность, которая, однако, не осуществляется. Поэтому Англия – по выражению одного современного государственного деятеля – всегда будет проигрывать первые сражения в войне и всегда выигрывать последние. Англичанин реагирует на внешний мир медленно, но стойко. В последнюю войну Англия вступила лишь через два года после ее начала, в июле 1916 года, действуя эффективно, в то время как другие армии истощили силы. В ощущении своей безопасности англичанин предстает врагом теорий и систем – этих производных от страха перед будущим. Теоретик ищет типичное в имевшем место случае, чтобы вывести правило для случаев, еще не имевших места. Он надеется таким способом подступиться к неизвестности грядущего. Англичанин же, напротив, смело встречает каждый отдельный случай. Это предохраняет его от схематизма и позволяет увидеть как раз своеобразное и неповторимое в каждой ситуации – и овладеть ею. Однако от этого страдают его научные достижения. (Например, несмотря на свою искреннюю религиозность, он по сей день не выработал собственной теологии!) Он живет и мыслит от случая к случаю, без заранее составленного мнения, готовый приспособиться к обстоятельствам; это – человек опыта, кажущийся беспринципным, но он не беспринципнее, чем сама жизнь, которая в своем потоке не терпит застывших форм. В этом тайна политического величия Англии. Оно основано не на принципах, а на инстинкте. В своей политической установке англичанин приближается к органично чувствующим мир культурам Азии. В своей гибкости и мастерстве англичанин демонстрирует черты женственного мироощущения, которое проявляется мгновенно и которому именно потому принадлежит вечность. Этому соответствует ярко выраженное английское неприятие нормы, чуть ли не большее, чем у русских. Англичанин испытывает сильную неприязнь к законодательному регулированию и прежде, чем издать какой-нибудь новый закон, он лучше будет обходиться постановлениями, принятыми еще в Средневековье. Он и по сей день обходится без конституции, без уголовного и гражданского кодекса. Умелым толкованием древних предписаний они обновляются и служат современным потребностям дня. Если законы существуют – они ограничиваются общим руководством и воздерживаются от казуистического регулирования. В осуществлении правосудия самое главное – не законы, а судья, который принимает решение в каждом данном случае. Он имеет преимущество перед законодателем, который лишь профилактически занимается случаями, не имевшими места. Английская юстиция – это юстиция не норм, а прецедента. Судья здесь суверенен; справедливым в каждом отдельном случае считается то, что он объявит справедливым; главное значение придается не предусмотрительности закона, а правильности решения судьи. Эта юстиция прецедента имеет несомненную связь с эмпиризмом английской философии. В этом же ряду стоит и та сдержанность, которую центральное правительство проявляет по отношению к своим чиновникам за рубежом. Оно предоставляет человеку на месте широкую свободу действий, не связывая его чрезмерно указаниями, которые могли бы помешать ему справедливо учесть особенную природу отдельного случая. И действительно, не связанный инструкциями и предоставленный самому себе, англичанин в таких ситуациях поступает наилучшим образом. Английское правительство не относилось бы так к своим подчиненным, а граждане – к судьям, если бы они не имели глубокого доверия друг к другу, которое питается молчаливым убеждением, что все англичане в сущности хотят одного и того же. Их реакция в целом одинакова. Бедная нормативами общественная жизнь Англии предполагает душевное единообразие, которое исключает возможность того, что отсутствие политического принуждения привело бы к анархии и произволу. Англичанин – индивидуалист, но – в рамках традиции. Он может оставаться внешне свободным, поскольку связан внутренне с определенным типом. Индивидуальная и постоянная дифференциация минимальна. Как человек общего типа он поддается давлению общественного мнения. Англичанин стремится жить для себя, но он не хочет отличаться от других. Он любит личное уединение, но не оригинальность. Он счастлив жить для себя в собственном доме, но дом его выглядит точно так же, как дома соседей, и он соблюдает в нем тот же стиль жизни, что и они. Он не хочет выделяться из своего окружения, поскольку внутренне не выделяется из него. Это – типовой индивидуализм. Без него не было бы того великого достижения, которое англичанин рассматривает как главный результат своей культуры и как огромный вклад в культуру человечества: государство свободы. Неповторимость здесь в том, как в нем распределены силы между личностью и обществом, между свободой и порядком. Как мало государства и как много свободы! Говорят, что английское островное положение заменяет государство. Это верно в том смысле, что такое положение создало единый тип островитянина, который обходится без государства (в континентальном понимании). В Англии главным связующим средством социальной жизни является не государственная норма, а общепринятая традиция. Только там, где внегосударственные величины имеют такую же власть над умами людей, как социальные традиции над англичанами, можно без опасения оставлять государству столь мало власти над индивидуумом. Английское понятие о государстве предполагает английское понятие о свободе – свободе в рамках традиций – и подходит только такому обществу, которое сдерживается мощными внегосударственными силами. Именно Англия доказала всем, сколь малой властью государства может обходиться группа внутренне связанных людей, и в этом историческая заслуга англичан, напоминать о которой никогда не будет лишним в эпоху помешательства на нормативах. Англия дала практическое доказательство против латинских идеалов человека насилия и государства насилия. Личностный идеал Англии – свободный гражданин, а не цезарь, подавляющий своих подданных. Ее государственный идеал – общество, основанное на самоуважении граждан, а не на диктате норм. Лозунг здесь – интимность частной жизни, а не тоталитарность государства. Государство не приказывает, а призывает к добровольному сотрудничеству. Английские чиновники самые вежливые в мире. Они не образуют особого сословия, не ощущают себя, как в Германии, более высокой человеческой породой. Человеческое достоинство в чиновничьих конторах не унижается. Англия сегодня живет, как и всегда, культурой своей частной жизни, наглядно являя всем ее преимущества. Здесь все частное, даже театр и университеты. Исследования ученых, не занимающих государственной должности, имеют совершенно другую значимость, чем на континенте. Свобода прессы так глубоко вошла в кровь британца, что ее принципы продумал еще Мильтон в XVII веке. Только Гоббс, с его прославлением государства насилия, стоит в стороне от этого мира свободы. Его Левиафана надо понимать как бедствие революции, которая его породила. Среди хаотической путаницы и у англичанина может возникнуть требование порядка любой ценой, даже ценой свободы. В благополучные же времена он стремится жить, как сказал Стэнли Болдуин[363], по принципу: «Свобода в порядке, порядок в свободе». Это означает: понятие свободы имеет в своей основе дух солидарности. Солидарность свойственна и английскому спорту. Англичанин любит соревнование не одиночек, а команд, не личные достижения, а вклад в общий успех. Поэтому здесь бокс – не народный вид спорта, а соревнования по гребле между университетскими командами Оксфорда и Кембриджа являются национальным праздником.