Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Обратимся прежде всего к отрицательному периоду этого развития: к пирровой победе прометеевского архетипа на русской земле. С Октябрьской революции во всем стали проявляться и, как правило, в кричащих красках типичные элементы прометеевской культуры. Русский отказывается (или, по крайней мере, пытается, отказаться) от установки культуры конца и становится человеком культуры середины. Он воспламеняется любовью к земле и ненавистью к Богу. Он снова начинает серьезно относиться к миру сему, провозглашает религию материи и работы над ней. Материя становится священной. Инертность и пассивность уступают место порыву активности. Так душа, укорененная в потустороннем, медленно привыкает к законам, управляющим материальным миром, на которые она никогда не обращала внимания. Как человек культуры середины русский становится методичным. Во всех речах и писаниях большевиков метод играет большую роль. Успехи или неудачи сводятся, как правило, к нему. С помощью новых методов пытаются даже создать нового человека. В ходе того же развития формируется нормативный человек. Уже Ленин был прямо-таки помешан на декретах. Нигде в мире не издано столько декретов, как в стране Советов. По чуждой всяким нормативам земле Востока ширятся буйно разрастающиеся бюрократизм и формализм. Ленин заявлял, что каждая кухарка должна учиться управлению государством. Этот афоризм был похвалой не кухарке, а идеальному государству будущего. – В мире нормативов человек предметной деловитости побеждает человека душевного. Большевизм делает русского деловитым. Он наделяет деловитостью даже любовь. Кто в отношениях полов усматривает нечто большее, чем секс, того высмеивают. Тургеневская сентиментальность становится нетерпимой. Русский человек покидает мир чувства, в котором он грозил утонуть, и ступает на твердую почву обыденной трезвости. Выразительное мышление сменяется прагматичным целевым. Признаются только точные науки. Технические достижения занимают в иерархии духа высшую ступень. Искусство потесняется на второй план, философия и религия отвергаются. Идеальным человеком считается тот, кто «всегда готов перемотаться на любую другую катушку» (Бухарин называет это «всесторонним воспитанием»). Имеется в виду, что новый человек должен быть таким, чтобы его можно было легко привести в движение при внешнем побуждении, а не существом, побуждаемым изнутри. Можно ли представить себе большее презрение к душе? Даже в искусстве, истинном поприще выразительного человека, доминирует человек цели. Художник должен творить только по заказу для предусмотренных целей. Он выполняет социальный заказ, поручаемый ему. Большевики глубоко убеждены, что, например, коммунистическая литература не может существовать без социального заказа. Приказ властей воспринимается более серьезно, чем творческое вдохновение художника. Женственные ценности вытесняются мужскими. Начинается радикальное омужествление. Чувству братства грозит опасность быть заглушенным самомнением. Уже Ленин выговаривал русским коммунистам за их высокомерие и бахвальство, за их склонность к ссорам и краснобайству. Дух конкуренции затемняет чувство братства. Культура молчания превращается в культуру слова. Большевизм – это целая оргия слова, охватившая все до последней дерейни. Шумная патетика фразерства нарушает даже тишину села. «Целые учреждения вырождаются в пустой болтовне», – отмечает стенографический отчет XIV съезда компартии, а «Правда» от 27.5.1930 иронизирует по поводу многословия и заседательского психоза советской бюрократии. – Культура степей перерастает в городскую культуру. Когда-то носители русской духовной жизни, почти все писатели, сидели в своих поместьях как помещики. Горожане потоком текли к Толстому в «Ясную Поляну». Деревня оплодотворяла город. А если кто и покидал деревню, то не отделялся от нее, носил ее в своем сердце. С Октябрьской революцией направление культурной жизни изменилось на обратное. Течение идет уже не из деревни в город, а из города в деревню. Вооруженный современной техникой горожанин выкрикивает в степь свои планы и пропагандирует их среди крестьян.

Русский большевик уже ничего не ждет от высших сил, все более полагаясь только на себя. Сначала это наполняло его гордостью и восторгом созидания. Он переживал «героическую эпоху революции», стадию ренессанса прометеевской культуры. Но скоро она, как и на Западе, скатилась к мещанству. Начинается «черновая строительная работа», за которой, опять же в согласии с западным развитием, последует растущая неуверенность и наконец – полный распад прометеевского человека. На русского большевика ложится все более мрачная тень изначального страха. Число самоубийств угрожающе растет, и не только среди жертв режима, но также среди его носителей и самых блестящих представителей. Вот и прославленные поэты Маяковский и Есенин покончили с собой. Судьба Есенина особенно символична для русского страдальческого пути: крестьянин покидает родную деревню и гибнет в большом городе от западной цивилизации[468].