Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

Параллельно с развитием биологии идет развитие психологии. Сегодня она совершает переход от ассоциативной к духовно-научной психологии, которая вновь ставит себе в заслугу то, что снова открывает душу как непостижимое мистическое образование. Прометеевский человек в своей предметной деловитости превратил и душу в вещь и стал культивировать психологию без души.

Поскольку постепенно возвращается благоговение, а с ним и доверие к строению Вселенной, физика, царица точных наук, отступила от жесткого принципа причинности. Она ввела понятие финальности[486] и допускает возможность предвидения лишь как «статистической вероятности» (де Брольи[487]). Человек изначального страха признавал только causa efficiens[488]. При этом будущее не участвует в своем собственном формировании, оно является как бы рабом прошлого, из которого выходит с математической необходимостью и может быть вычислено. Сегодня наряду с понятием причины появилось понятие направленности – causa finalis[489]. То, что будет, есть со-причина того, что есть; мысль, на которую указывал еще Ницше. Человек не мог прийти к осознанию этого до тех пор, пока находился в плену своего изначального страха, боялся будущего и пытался лишить его власти. То же самое можно сказать и о теории мутации Де Фриза[490]. Это скачкообразная, «русская» биология, доказывающая, что для нового типа мыслителя становится вновь душевно возможным расстаться с понятием вычислимого постоянства. Сюда же относится и психоанализ. Ведь что означает открытие бессознательного? Только то, что человек сужает границы своих познавательных возможностей. Он начинает понимать, что рассудку не по силам заглянуть во все уголки инстинктивной жизни. Этому научному прозрению предшествует демонтаж гордыни. По тем же причинам современная теория познания ищет сближения с докантовскими воззрениями. Она отказывается от безумной претензии, что познающий творит объект своего познания. Она переносит центр тяжести с познающего субъекта на Вселенную – признак явно зарождающегося вселенского чувства. Она даже порою (например, у Макса Шелера[491]) готова допустить соучастие объекта в познании. Тем самым она возвращает познанию характер откровения, что Европа отрицала со времен Херберта Чербери.

Медицина еще несколько лет тому назад хвасталась, что может придать «правильное» положение любому органу в полости живота. Теперь же выступает тип врача, возвращающийся к взглядам Парацельса[492] и скромно утверждающий: natura sanat, medicus curat[493]. «Благоговение перед природой и уважение ко всему живому навсегда останутся религией истинного врача», – пишет Лик. Это уже не гордыня прометеевского человека. Ярким выражением угасающей врачебной самоуверенности врача является терапевтический метод Удено в психиатрии – простое наблюдение за болезнью с безвредным мнимым лечением, в целях внушения. Сегодня медицина отчасти готова вновь признать целительную силу религии и даже чудеса исцеления; к примеру, имевшие место случаи необъяснимо быстрого исцеления молитвой, причем не только функциональных нарушений, но даже таких тяжких органических недугов, как рак, костное воспаление, туберкулез, волчанка. (См. богатую информацией книгу врача Валле «Mes conférences sur les guérisons miraculeuses de Lourde»[494]; Валле вот уже 10 лет возглавляет учреждение медицинских наблюдений в Лурде.) Современный врач вновь имеет дело с больными людьми, а не только с болезнями. То есть этим он преодолевает подход предметно-деловитого человека: лечит не только больные части тела, но и видит в больном органе симптом общего расстройства организма. Он вновь осознает, что малейшее повреждение причиняет ущерб всему организму. Другими словами, он перестает быть и человеком разделяющего склада. Ученый специалист начинает постепенно терять свой вес, и все больше ощущается необходимость в (универсальном) домашнем враче. Короче – врач отдаляется от функции техника и приближается к функции священника. К факторам исцеления он подключает волю больного к выздоровлению, так что врач и больной уже не противостоят друг другу как господин и слуга, как субъект и объект, а равноправны и прилагают обоюдные усилия к исцелению. Так оживает в медицине идея братства. Ей соответствует и новое отношение к вивисекции. Против нее в медицинских кругах теперь уже выдвигаются не сомнения, а открытый протест (Чиабурри!). Вновь пробуждается братское чувство ко всему живому – своего рода солидарность органического мира. Как всегда, здесь тоже находится достаточно оснований для позднейшего оправдания душевных изменений перед лицом разума. Вроде того, что вивисекция совсем или почти не нужна, что она только вводит в заблуждение, поскольку искусственно спровоцированное заболевание есть нечто совсем иное по сравнению с естественно возникающим.