Европа и душа Востока. Взгляд немца на русскую цивилизацию

В 1905 году Ленин потребовал отделения Церкви от государства, но «чтобы бороться с религиозным дурманом чисто идейным и только идейным оружием… для нас же идейная борьба не частное, а общепартийное, общепролетарское дело»[248]. Тем самым он покинул почву марксизма, поскольку Маркс никогда не предусматривал борьбу с религиозными учениями. Его программа была четкой: Церковь отделяется от государства, религия становится частным делом, но должна быть оставлена в покое как таковая. Поэтому истинный марксист – безрелигиозен, а не антирелигиозен, как русский; для истинного марксиста религия – просто нейтральная область, а не враждебная территория, как для русских.

Лишь у молодого, тридцатилетнего Маркса встречаются некоторые очень злобные выпады против религии[249]. (Ср.: «Протоколы коммунистического кружка просвещения рабочих» в Архиве истории социализма и рабочего движения, т. 8, с. 389). Классический же Маркс, в отличие от молодого, это «спокойный атеист» вроде Маутнера. Ему совершенно чуждо динамичное безбожие русских. Маркс был убежден, что стоит только лишить Церковь государственной поддержки – немедленно рухнет не только она, но и вся религия как идеологическая надстройка, так что не понадобится и никакой борьбы. Однако именно ход революции в России показал ложность этой точки зрения. Оказалось, что мировая история – не история интересов, а история идей, и революция показала, что русская история была преимущественно историей религиозных идей и, пожалуй, останется таковой навсегда.

Особенностью русских является как раз то, что у них почти любое явление культурной и часто даже политической жизни приобретает религиозную окраску. Так и атеизм у русских превратился в движение, вдохновляемое религиозным пафосом. Отсюда и его динамизм, проистекающий не из холодных соображений рассудка, а из самой глубины души.

Это проявилось примерно с 1922 года, когда, вопреки официальному провозглашению механического века, общественный интерес с неожиданной живостью обратился к религиозным проблемам и дискуссиям. Хоругви с ликом Спасителя теснились среди революционных плакатов, и, ко всеобщему удивлению, борьба с религией и за религию стала главной проблемой русского переворота. Ленин назвал Бога заклятым врагом коммунистического общества. Луначарский признался: «Мы ненавидим христианство и христиан; ибо они проповедуют любовь к ближнему и милосердие, что противоречит нашим принципам». В передовице «Безбожника» (центрального органа атеистов) от 25.5.1930 сказано очень четко: «Дальнейшая борьба с религией – одна из ответственнейших задач. Линия коммунистической партии – это линия решительной и беспощадной борьбы с религией». В устав партии, § 13, было включено особое предписание, обязывающее каждого члена вести антирелигиозную деятельность. По примеру средневековой Церкви был принят Index librorum prohibitorum[250], в котором отмечены все произведения мировой литературы, упоминающие Бога без Его отрицания. Этот список содержит почти полный перечень трудов всего человечества по метафизике от Фалеса до Фихте. Даже коллективизация в деревне, согласно сталинской аграрной политике, шла под знаком безбожия. Так, в глазах русских людей, ставших советскими, большевизм стал постепенно утрачивать черты политической и социальной борьбы – и все больше и больше обретать черты религиозной борьбы[251].

Чрезвычайно показательно то, что именно в этом пункте – и мне кажется, только в нем – эмигранты и советские русские совпадают во мнениях. Ибо теоретики- эмигранты искали и видели в большевицкой революции религиозный смысл. Так, В. Ильин[252] пишет: «Борьба с религией – самое глубокое и самое значительное из того, что сейчас разыгрывается на территории советского государства». И это не просто мнение одного человека, а типичное для ведущих русских умов современности по данной проблеме, и оно типично для русских людей вообще. Социализм или христианство, – так сформулировал революционный вопрос еще Герцен. А у Достоевского, который с необычайной прозорливостью дал образ большевицкого восстания в «Бесах», это звучит так: «С Богом – или с сатаной». Тут речь идет не о новом переделе земли или политической власти, а о духовной проблеме. Столь рано было им предвидено, что революционное движение в России есть религиозная борьба, борьба за самый важный, последний вопрос.