Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения

Изобретение цыгана-преступника началось с причисления неприкаянных чужаков к маргинализированным, лживым и безбожным, с точки зрения властей, «жуликам и попрошайкам». Хотя доля участия цыган в преступных группировках и в тяжких преступлениях в XVIII в. незначительна[519] и в судебных документах можно найти сведения в основном о случаях кражи продуктов питания, самовольной рубке леса, мелких кражах, гадании и о самовольном нарушении границ частных территорий, разбойничья литература рисует иную, поистине мрачную картину. Грабежи, взломы, надругательства, убийства и кражи детей[520], согласно документации по процессу над легендарными цыганскими бандами «Большого Таланта» Антуана ла Граве, и «главаря разбойников Ханникеля», относятся к тем действиям, которые приписываются персонажам-цыганам в бесчисленных романах и рассказах XIX и XX вв. Из бесправных карманников и конских барышников, какими они предстают, например, у Сервантеса, вырастают сознательные правонарушители по натуре своей[521].

В очередной раз цыгане становятся разменной монетой европейского рывка модернизации, на этот раз – правовой и судебной системы, поскольку они на основании своей правовой предыстории, преследований и изгнаний посредством государственных эдиктов не обладали никаким положительным правовым статусом. Законность просвещенного абсолютизма, на которой должен был зиждиться социальный мир и сохранение существующего строя, в переходный период касается их только в негативном смысле. Рассуждения на медицинскую, нравственную и душеспасительную темы в науке того времени, подхватываемые назидательной литературой о разбойниках, описывают цыган как помеху в процессе рационально организованного «усовершенствования» общежития и отдельных подданных. С просветительским рвением знания об этнических особенностях «народа цыган», который с момента появления в XV в. заметно увеличился, переосмысливаются и становятся социальным портретом преступной «банды». Статусу нахождения позади латентного – в любой момент становящегося грозной реальностью – преступного существования в ходе этого процесса только суждено сформироваться: насильственным путем в Испании и Австрии посредством принудительной ассимиляции и принудительной оседлости, либо – в Пруссии в первой половине XIX в. – административно посредством гарантий права приобретения родины путем регистрации рождения.

Литературными образцами историй о немецких главарях цыган и их бандах послужили популярные по всей Европе жизнеописания Луи-Доминика Бургиньона по прозвищу Картуш[522]. Они не являлись биографиями в источниковедческом понимании, но, в известном смысле связанные с литературой о гёзах раннего периода Нового времени и с плутовским романом[523], посредством легенд и исторических анекдотов распространяли славу этого французского бандита, казненного в 1721 г. на Гревской площади. Распространяемые устно и письменно сведения об образе жизни «жуликов, попрошаек и цыган» в литературе о преступниках и казнях самым грубым образом превращаются в повествовательные структуры и элементы. Картуш оскверняет таинство брака и сожительствует попеременно с разными персонами. Как это было уже у Сервантеса в описании групповой жизни цыган, городские низы, где обретается Картуш, во время свадьбы обходятся «без нотариуса и без священника / только их союзы обычно длятся настолько короткий срок / что при их заключении тем меньшее внимание им уделяется»[524]. Точно так же карьера Картуша приводит его на вершину французского преступного мира, или же – тайного ордена. «Капитул генералов» этого ордена избирает его генералом и поручает написать «кодекс законов»[525], который в первую очередь должен регулировать распределение добычи, а также обеспечивать обет молчания по отношению к внешнему миру. Согласно монархической модели он наделяется «абсолютной властью и силой»[526]. На одном из «рейхстагов»[527], по словам рассказчика, Картуш разоблачает и наказывает члена банды, нарушившего «закон», с суровостью и жестокостью, которые были обычными во времена абсолютизма. Недавний соратник «немедленно был без какой бы то ни было пощады страшным образом удушен и расчленен… сердце и все кишки вырваны из тела / а лицо обезображено / чтобы его никто не узнал»[528].