Европа нового времени (XVII—ХVIII века)

Но если присмотреться к обоим мыслителям повнимательнее, то между ними обнаружится поразительное совпадение ценностных подходов. Окажется, что оба они выступали рьяными защитниками гражданских прав и свобод. Монтескьё подчеркивал связь политической свободы с правом и ее реальным осуществлением. «Свобода, — писал он, — есть право делать то, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие граждане». Со своей стороны Бёрк осуждал стремление короля к единоличной власти, вел кампанию против злоупотреблений колониальной администрации в Индии, требовал уважения прав Ирландии и североамериканских колоний, наконец, добивался гласности дебатов в парламенте и расширения свободы печати.

Более того, они ощущали пределы, в которых только и возможно изменить существующее общество. Монтескьё, разрабатывая свой конституционный проект, исходил не из абстрактной природы человека, а из совокупности объективных предпосылок, определяющих «дух законов» того или иного народа. Среди них он перечислял климат, характер почвы, размеры государства, ландшафт, образ жизни народа, религию, численность населения, хозяйственную деятельность и т. д. Так, он считал, что холодный климат порождает крепких и мужественных людей, жаркий же — расслабленных и малодушных; что в странах с плодородной почвой легче устанавливается дух зависимости, тогда как бесплодие делает людей воздержанными, мужественными и воинственными; что небольшие размеры государства способствуют республиканскому правлению, средние — монархическому, большие — деспотическому и т. д. Но и Бёрк категорически отвергал мысль о возможности перестроить общество по собственному усмотрению. Он критиковал рационалистические концепции Просвещения именно за непонимание органической природы государства и права. Бёрк предупреждал радикалов, что забвение традиций приведет их не к еще большей свободе, как они того хотели, а к анархии, а от нее — к тирании, так что результат будет прямо противоположным ожидаемому.

Что в конечном счете разводило Монтескьё и Бёрка на противоположные фланги политического спектра, так это различие в общественно-политических условиях Франции первой половины XVIII в. и Англии второй половины того же столетия. Бёрк мог сколько угодно критиковать порядки у себя в стране и политику лондонского правительства, но при этом продолжал считать английскую конституцию лучшей в мире. Что касается Монтескье, то он, даже признавая целесообразность тех или иных действий правительства своей страны, ни минуты не считал ее государственный и общественный строй разумным и заслуживающим поддержки.

Находясь в оппозиции, французские просветители большей частью были лишены возможности испытать себя практическими делами. Ощущая себя как бы вне времени, они легко поддавались идеализации минувших эпох, особенно республиканского строя античности. Например, Жан-Жак Руссо противопоставлял прямую демократию Римской республики или древнегреческих городов-государств всем формам представительного правления, сложившимся в новое время, даже английскому парламентаризму. «Всякий закон, — писал он в трактате «Об общественном договоре», — если народ не утвердил его непосредственно сам, недействителен… Английский народ считает себя свободным: он жестоко ошибается. Он свободен только во время выборов членов парламента: как только они избраны — он раб, он — ничто… В древних республиках и даже в монархиях народ никогда не имел представителей; само это слово было неизвестно». Подобные взгляды наложили глубокий отпечаток на умонастроения французов, вступивших в возраст зрелости незадолго до революции. Став ее участниками, они попытались осуществить идеал античной прямой демократии.

На фоне такого рода непримиримых оппозиционеров и приверженцев идеального «царства разума», которые от сознания своего бессилия что-либо изменить нередко предавались мессианским мечтам, выделялись физиократы. Эта группа экономистов занимала особое место во французском Просвещении. Физиократы могли гордиться, что к их мнению прислушивались в правительственных кругах. Им даже приходилось держать в руках рычаги государственного управления. В отличие от большинства философов они отдавали силы решению конкретных проблем управления страной.