Руссо и его последователи разделяли общую веру просветителей в природу как гармоническую систему, частью которой был человек, ведомый провидением. Их выделяло главным образом убеждение, что сам человек разрушил это гармоническое «естественное состояние» и окружил себя противоречащими закону природы учреждениями, которые извратили его собственную природу, обрекли его на бедствия и страдания. «…Исчезло равенство, появилась собственность… — писал Руссо, — и обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета». Цивилизация настолько изменила людей, что отказаться от нее они уже не могли. Но если нельзя было вернуться к «естественному состоянию», то еще можно было, устранив чрезмерное неравенство в обществе, восстановить утраченные добродетели как бы на новой основе. Сделать это неимоверно трудно, потому что на страже неравенства стоит деспотизм, силой удерживающий подданных в повиновении. И чтобы низвергнуть его, тоже требуется сила: «Восстание, которое приводит к убийству или к свержению с престола какого-нибудь султана, — это акт, столь же закономерный, как и те акты, посредством которых он только что распоряжался жизнью и имуществом своих подданных». Этой мыслью вдохновлялось целое поколение революционеров конца XVIII в.
Это поколение глубоко впитало отвращение Руссо к себялюбию и эгоистической морали, а вместе с этими моральными качествами — и ко всему общественному укладу, основанному на свободной игре рыночных сил. Критикуя, как физиократы, средневековую регламентацию торгово-промышленной деятельности, Руссо тем не менее был противником свободы торговли. Он считал, что государство должно направлять торговлю и промышленность в соответствии с общим благом, следить за правильным распределением продуктов питания, денег и товаров. Отрицательное отношение к свободе торговли имело у Руссо и его последователей этическое обоснование. Они считали, что торговля, равно как и другие атрибуты цивилизации — богатство, науки, искусства, способствует порче нравов. Стремясь возродить утраченные добродетели, они объявляли основным носителем последних народ, трудящиеся низы общества, поскольку они меньше всего подверглись пагубному воздействию цивилизации и поэтому в наибольшей мере сохранили нравственность и здоровье. Но простодушный народ, рассуждали они дальше, не способен понять, в чем состоят его истинные интересы. Это его делает легкой добычей всяких авантюристов и лжепророков. Чтобы уберечь народ от опасностей, ему нужен преданный его интересам и мудрый поводырь, предначертания которого воплощаются в законах и политике государства. Считая государство главным инструментом исправления нравов, руссоисты придавали большое значение созданию государственной системы образования, а также государственной религии, которая санкционировала бы моральные ценности обновленного мира.
Идея нравственного возрождения общества политическими методами — народным восстанием, огосударствлением широких сфер общественной жизни — придала яркое своеобразие французскому Просвещению последних предреволюционных десятилетий. В ней преломились две тенденции в общественном сознании — его политизация и рост традиционных хилиастических настроений в условиях нарастании общественно-политического кризиса. Нигде в Европе эта идея не была сформулирована с такой четкостью и не получила такого широкого распространения в обществе, как во Франции. Якобинский террор, для обосновании которого она была использована, еще больше усилил размежевание в европейском Просвещении. В свою очередь, стремление к нравственному идеалу, даже почерпнутому в прошлом, дало толчок беспрецедентному росту критически-утопической мысли, все более уповавшей на магическую силу государственной власти.
В такой раздробленной стране, как Италия XVIII в., просветительское движение в свою очередь не было единым. Оно распадалось на отдельные региональные группы, слабо связанные между собой. Положение просветителей в Италии осложнялось тем обстоятельством, что здесь власть папского престола ощущалась несравненно сильнее, чем в других католических странах Европы. Церковный обскурантизм был для них серьезнейшим препятствием, не считаться с которым было невозможно. В этих условиях большинство просветителей демонстрировало лояльность по отношению к католической церкви, максимально приглушая те мотивы в своем творчестве, которые могли бы вызвать ее гнев. Лишь немногие открыто выступали с антиклерикальных позиций, сознательно обрекая себя на лишении и жертвы. В целом отсутствие достаточно широких политических и духовных горизонтов обусловило преимущественно практический уклон итальянского Просвещения, основные достижении которого связаны с разработкой практических проблем экономики, управления, юстиции и т. д.