Европа перед катастрофой, 1890–1914

Он изложил факты, противоречившие теории Маркса: средний класс не исчезает; численность имущих индивидов увеличивается, а не уменьшается. В Германии рабочий класс не подтверждает тенденцию прогрессирующего обнищания, а, напротив, улучшает свое материальное положение. Капитал не аккумулируется в руках уменьшающегося числа капиталистов, а рассеивается в более широком спектре собственников через фонды и акции. Продукция возрастающего производства потребляется не только капиталистами, но и средним классом и, при соответствующих заработках, даже пролетариатом. В Германии потребление сахара, мяса, пива возрастает. Чем больше денег и продуктов, тем меньше шансов для того, чтобы единичный экономический кризис вызвал всеобщий крах. Если социалисты добиваются именно этого, то им, возможно, придется ждать вечно. Короче говоря, эти мрачные «двойняшки» – Verelendung (обнищание) и Zusammenbruch (крах) – призраки.

Марксистскую схему Бернштейн заменил капиталистической системой, способной развиваться и адаптироваться, чтобы не допустить предполагаемого неизбежного краха. В таком случае существующий порядок вещей никуда не денется. Крушения и революции не неизбежны, и социалисты должны стремиться к созданию этически демократического общества при поддержке всех классов, а не только пролетариата. Если отказаться от революционных целей, утверждал Бернштейн, то рабочий класс сможет опереться на поддержку буржуазии в проведении реформ в рамках существующего порядка.

Все атрибуты «мильеранизма» налицо. Если не надо выбирать между капитализмом и социализмом, если общество может существовать, используя черты и того и другого, то нет никакого смысла в том, чтобы социалисты отказывались от участия в правительстве.

В сущности, ревизионизм означал отказ от классовой борьбы. Это был удар, наносившийся в самое сердце социализма. Бернштейна это не смущало. Рабочие, заявлял он, не представляют собой, как казалось Марксу, сплоченный и гомогенный «класс», осознающий себя «пролетариатом» или чем-то в этом роде. Рабочие были разные – сельские и городские, квалифицированные и неквалифицированные, фабричные и надомные, с разными интересами и разными способностями. Многие относились враждебно или по крайней мере безразлично к социализму и были больше склонны к тому, чтобы разделять нравы и привычки буржуазии, а не презрение социалистов к ней.

Если не классовые интересы должны быть присущи рабочему, то из этого следует, что его интересы – такие же, как и у всех граждан, то есть национальные. Здесь и таилось еще одно страшное зло ревизионизма. Бернштейн даже отверг беспощадный вердикт коммунистического манифеста о том, что «у рабочего нет отечества». Когда трудящийся идет голосовать, как в Германии, утверждал Бернштейн, он знает, что ему предоставляются соответствующие права и обязанности, и потому должен принимать решения, исходя из национальных интересов.

Ревизионизм расколол социалистов. К Бернштейну потянулись приверженцы, которых мучили аналогичные сомнения. Партийные вожди поспешили подвергнуть обструкции ренегата. Его обвинили в «англицизме». Каутский попытался опровергнуть все его аргументы, издав книгу «Бернштейн и социал-демократическая программа». Диспуты разгорались на каждом собрании, заседаниях комитетов, продолжались на страницах газет. Отвечая на обвинения в игнорировании генеральной цели социализма, Бернштейн заявил: «Я открыто признаю, что меня мало интересует то, что обычно называют “конечной целью социализма”⁴⁰. Эта цель, какова бы она ни была, для меня – ничто; движение (социальный прогресс) – все». Он решил вернуться домой, чтобы отстаивать свою позицию лично. Друзья обратились в правительство, и канцлер фон Бюлов, верно рассчитав, что Бернштейн будет играть разрушительную роль, распорядился снять с него судимость. Бернштейн вернулся в Германию в 1901 году и был избран в рейхстаг, а в 1902 году – переизбран. Он стал редактором ревизионистского журнала и оракулом ревизионистской фракции, которая постепенно разрасталась.

Привлекательной стороной ревизионизма было то, что он сулил возможность покончить с изоляцией социализма, открывал двери для широкого участия в нем и новые горизонты для деятельности. Он позволял социалистам почувствовать себя неотъемлемой частью нации, что бы ни говорил по этому поводу их главный пророк. А еще он учитывал новые реалии, которые не заметил Маркс: незаметное перетекание могущества от одного класса к другому, происходившее подобно тому, как вода просачивается через дамбу.