Европа перед катастрофой, 1890–1914

За последнее десятилетие членство германских профсоюзов увеличилось с 250 000 до 2 500 000 человек, соответственно возросли и фонды. В отличие от Франции, они дружили с партией и были для нее главными поставщиками голосов избирателей. На Сэма Гомперса, побывавшего в Европе в 1909 году, произвели огромное впечатление денежные суммы, выплачиваемые профсоюзами во время забастовок и локаутов, их организованность и дисциплинированность, улучшение условий труда и повышение зарплат, которых они добились. Поденщики получали три марки, а квалифицированные рабочие – шесть марок в день, то есть около тридцати шести шиллингов или восьми-девяти долларов в неделю. Четко регулировалось время, отводимое для еды, на специальной доске объявлений вывешивались сообщения о штрафах и других наказаниях. Правительство признавало право на организацию профсоюза, за исключением слуг и сельских батраков; законом запрещался труд детей тринадцатилетнего возраста, а четырнадцатилетним – разрешалось работать не более шести часов в день. Удовлетворенный тем, что такой прогресс полностью опроверг марксистскую теорию «обнищания», Гомперс испытал и восхищение социальным положением германского рабочего, уже живущего, как ему показалось, в эру «наивысшей производительности труда и благосостояния, высочайшего общего уровня умственного развития и самых здравых оснований для осуществления надежд всего рабочего класса впервые за всю известную историю человечества». Если с учетом антимарксистского энтузиазма Гомперса он и перестарался с восхвалениями социального мира в Германии, то все равно германский рабочий успел застолбить свою долю в существующем государственном строе. Полученный эффект, безусловно, не способствовал подъему революционного духа в профсоюзах. Опасение, что они могут срастись с режимом, и побудило Каутского подготовить резолюцию, предлагавшую подчинить их политическому контролю партии.

Его предложение большинство участников съезда в Мангейме отклонили, не желая оскорблять профсоюзы. Каутскому, прекрасно владевшему теоретической интуицией, дозволялось формулировать концепции, но в практической политике генеральный совет партии проявлял реализм. Отклонение резолюции Каутского означало победу профсоюзов. Но поскольку его анализ был верен, решение съезда свидетельствовало также о том, что в стране, где социализм пользовался значительным влиянием, сохранение существующего порядка для партии оказалось предпочтительнее борьбы за достижение главной цели. Еретическое изречение Бернштейна «для меня цель ничто…», похоже, стало принципом. После съезда в Мангейме повседневная деятельность партии стала носить более прагматический и ревизионистский характер, хотя на съездах и церемониальных мероприятиях по-прежнему повторялись марксистские стереотипы.

С ревизионизмом пришел и национализм. 25 апреля 1907 года, незадолго до открытия Гаагской конференции, в рейхстаге выступил депутат-социалист Густав Носке ⁵⁹, речь которого, собственно, и положила начало формированию националистической тенденции в социал-демократии. «Буржуазная иллюзия» – полагать, что все социалисты выступают за разоружение, заявил депутат. Безусловно, они стремятся к миру в долгосрочном плане, но международные экономические конфликты, происходящие сейчас, препятствуют разоружению. Социалисты будут так же ревностно, как и джентльмены справа, сокрушать любые попытки других наций загнать Германию в угол. «Мы всегда требовали, чтобы у нас была вооруженная нация», – заявил он, изумив и порадовав коллег по партии и вызвав аплодисменты правых. Каутский с негодованием отверг его утверждения и, проявив исключительное мужество, провозгласил, что германские социал-демократы в случае войны будут считать себя прежде всего пролетариями, а потом уже – немцами. Тем не менее у Густава Носке появилось немало последователей.

В Германии, как и в Англии, стала модной тема войны между двумя странами. Ее подогревали и лозунги Военно-морской лиги: «Грядет война!», «Англия – наш враг!», «Англия собирается напасть на нас в 1911 году», и пангерманские заклинания: «Германии принадлежит мир!» В любой стране, когда начинаются разговоры о войне, у людей вдруг обостряются патриотические чувства. Они древнее, глубже, естественнее любых ощущений классовой солидарности, и их не так легко истребить даже с помощью коммунистического манифеста. К несчастью для мирового братства, рабочий осознавал, что у него есть отечество, как и у всех других граждан.