Европа перед катастрофой, 1890–1914

С той поры социалистов занимала в основном проблема войны и примирения противоречивых позиций Эрве и Носке. Она поднималась и на следующем конгрессе, состоявшемся в августе 1907 года и впервые проходившем на германской земле. Хотя рабочий класс Берлина и был бастионом социализма, партийные вожди не осмелились созывать конгресс в столице под носом у кайзера. Местом проведения конгресса был избран Штутгарт, столица Вюртемберга на юге Германии. В самом большом зале города собрались восемьсот восемьдесят шесть делегатов, представлявших двадцать шесть наций или национальностей. Можно упомянуть лишь некоторых, наиболее примечательных персонажей: Рамсей Макдональд из Англии, Де Леон и «Большой Билл» Хейвуд из Соединенных Штатов, Плеханов, Ленин, Троцкий и Александра Коллонтай – от различных российских фракций, госпожа Кама из Индии, «красные девы» Роза Люксембург и Клара Цеткин. Среди полиглотов-переводчиков блистала прежде всего Анжелика Балабанова, которую сопровождал «вечно буйный и по-бычьи самоуверенный молодой человек со смуглым лицом» – Бенито Муссолини ⁶³. Для демонстрации силы социализма в день открытия конгресса, в воскресенье, за городом была устроена грандиозная манифестация. Отовсюду приехали рабочие с семьями, заполнив улицы, ведущие к полю, на котором были установлены для ораторов около дюжины трибун, покрытых красным полотном. Играли духовые оркестры, хоровые общества исполняли социалистические гимны, с привязанных аэростатов за всем происходящим бдительно следила полиция ⁶⁴. К двум часам пополудни пятидесятитысячная толпа собралась поглазеть и послушать знаменитостей социализма, «проявляя необычайный энтузиазм, но и сохраняя полный порядок». Бебель, выступая, поздравил британский пролетариат с недавним блестящим успехом на голосовании, отметив с некоторой завистью: хотя, как это всем ясно, правительство и позволило Джону Бёрнсу стать членом кабинета, он уверен, что данное обстоятельство не повлияет на боевитость партии. Речь Жореса, произнесенная на немецком языке, была встречена оглушительными аплодисментами. Хотя Жорес и был способен запомнить немецкий перевод своей речи после одного прочтения и мог цитировать длинные отрывки из Гёте наизусть, известно, что он не владел немецким языком в достаточной степени даже для того, чтобы заказать номер в отеле.

Делегаты, окруженные немецким гостеприимством, должны были все-таки помнить, что они живут и говорят под недремлющим оком полиции. Когда Гарри Квелч, английский делегат, позволил себе неуважительно высказаться в адрес Гаагской конференции ⁶⁵, канцлер фон Бюлов, сам непочтительно относившийся к этой конференции, заставил тем не менее правительство Вюртемберга выслать англичанина. Бебель даже не выразил протест. До завершения конгресса пустующее кресло Квелча было заполнено цветами.

Работа конгресса, как обычно, проходила в комитетах – по избирательному праву, правам женщин и меньшинств, иммиграции, колониализму и другим проблемам. Среди них ведущее место занимал комитет по антимилитаризму. Вопрос о том, что должен делать рабочий класс в случае нарастания милитаризма и угрозы войны, был поставлен французами, и он дебатировался на протяжении пяти дней. Открывая обсуждение, Эрве снова предложил в качестве первостепенной меры массовое неповиновение мобилизации, что, по сути, означало бунт. Поскольку бунт легко трансформируется в революцию, тезис Эрве поддержали германские радикалы во главе с Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, но официальные тяжеловесы партии из числа давних марксистов вроде Бебеля и Каутского и новые националисты формата Носке сделали резкий крен вправо. Излагая свои мысли, как сказал Вандервельде, «в пяти шагах от Вильгельмштрассе», немцы приглушали звучность голоса, но не только из-за благоразумия и предосторожности: причины были идеологические. Некоторые из них сознательно, другие – возможно, притворяясь, примкнули к тем, кто воспевал силу национального духа, приспосабливаясь к фактам реальной жизни в эру национальной экспансии, приносившей блага и рабочему классу. «Это неверно, что у рабочих нет отечества, – заявил Георг фон Фольмар, главный ревизионист. – Любовь к человечеству не мешает нам быть и хорошими немцами»⁶⁶. Вся его группа, говорил Фольмар, не признает интернационализм, если он отвергает национальность.

Жорес предложил резолюцию, аналогичную той, которая была принята конгрессом во Франции, и делавшую упор на «агитации», включая всеобщую забастовку как крайнюю меру.