Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.

Опять же сильнейшим влиянием обладала идея божественной и вечной империи Рима. В языческом сознании эта идея сформировалась под действием обширных завоеваний Рима, несомненно, в смутных поисках разумного объяснения столь необыкновенных успехов и столь беспрецедентного могущества. Эту же идею восприняли христиане и превратили в еще более широкую концепцию, добавив к ней мысль, которой были привержены так сильно, о растущем Царстве Христа, которое должно охватить собой весь мир. При этом они заложили основу того, что, по меньшей мере в смысле определенности концепции, справедливо было названо первой философией истории[71].

Рим был для христианина, как и для язычника, основанной Богом империей, которой было суждено существовать вечно. Однако единый Бог занял место языческих в качестве божественного создателя, и его конечная цель, по вере христиан, состояла не в великой политической империи, а в одном великом духовном и религиозном единстве мира, которое возможно только в политической империи. Рим подготовил путь и предвосхитил Царство Христа. Влияние этой концепции на идею христианской церкви как образующей всемирное единство, организованное в едином правительстве, вряд ли можно переоценить. Тот факт, что сейчас мы можем облечь эту мысль в более определенные слова, чем мог даже Блаженный Августин в любом отдельном фрагменте, не говорит о том, что ее влияние не было глубоким, и нет никаких сомнений, что эта «идея Рима» была одной из самых могущественных сил в создании этой концепции необходимого церковного единства в вере и организации, которая является одним из краеугольных камней, более того, единственным основополагающим фундаментом римско-католической монархии.

В тесной связи с этой идеей божественной цели в истории следует, пожалуй, упомянуть возникшую в церкви веру, хотя мы не можем убедительно доказать, что она выросла из нее в особое положение, которое занимал апостол Петр. Более или менее сознательная вера в необходимое церковное единство, несомненно, должна была распространиться еще до того, как сложился подобный образ Петра, но как только он сложился, то стал сильнейшим фактором в установлении подлинного единства и превращении Рима в его центр. В отсутствие убедительных исторических доказательств трудно избежать вывода, что вера, будто провидение предназначило Риму быть религиозной столицей мира, была единственной основой предания о том, что Петр был его епископом. Две линии веры, безусловно, шли бок о бок, о чем свидетельствует следующее: буквальное толкование некоторых отрывков Нового Завета очевидно указывает на то, что Христос дал Петру власть над другими апостолами, поэтому церковь Петра должна иметь власть над другими церквями. Но божественный план истории превращает Рим в политическую столицу всего мира, следовательно, так предначертано Богом, поскольку политическое существует для религиозного, чтобы Рим стал мировой религиозной столицей. Итак, Петр, князь апостолов, основал свою церковь в Риме, столице, и по прямому указанию Христа, а также в силу очевидного божественного плана истории римская церковь возвышается надо всеми другими церквями.

Этот аргумент, конечно, впервые возник в чисто теоретическом плане в борьбе с еретиками и раскольниками, как в уже процитированном трактате Киприана Карфагенского. Христос дал Петру идеальное превосходство над прочими апостолами как символ великой истины, которой он учил во множестве разных образов, что основанное им духовное царство должно оставаться единым и неделимым. Но эта идея, как только она оформилась, уже не могла оставаться чистой теорией. По мере того как складывалось монархическое устройство, она сама должна была стать фактическим основанием веры в то, что это устройство положено Богом, и с изменением общей концепции христианства от духовного к внешнему, о чем мы упоминали выше, обращение к реальной и зримой организации как свидетельству божественного плана было бы чрезвычайно сильным аргументом.

Во многих аспектах особое положение римской церкви и ее специфические черты сыграли огромную роль в расширении ее влияния и, наконец, в установлении ее господства.

Она находилась в единственном великом городе Запада. На Западе не было таких городов, как Александрия и Антиохия на Востоке, естественных столиц великих географических областей империи, чьи епископы могли бы поддаться соблазну и попытаться добиться независимости и расширения своей власти. Карфаген рано лишился всяких шансов на подобное соперничество после завоевания Африки вандалами-арианами, из-за чего африканская церковь стала более зависима от Рима. Фактическая борьба епископов Медиоланского и Арелатского за независимость показывает, насколько велика была бы такая опасность в условиях существования могущественных городов.