Европеец. Журнал И. В. Киреевского. 1832

В начале 1830 г. Киреевский уехал за границу. Эта поездка осуществила его давние, выношенные планы. Еще семью годами ранее он писал А. А. Елагину: «То, об чем я хочу просить вас, не минутный каприз воображения, но вещь обдуманная и зрелая, которая, по твердому моему убеждению, необходима для моего счастия, для моей образованности и пр. к пр. Эта вещь — чужие краи». Киреевский горячо убеждает отчима в своей готовности вести самый экономный образ жизни: «Кроме университета и профессоров, не буду видеть никого и ничего; если будет нужно, то я могу отказаться и от трубки, не говоря уже о кофе и пр...  Цель моя — не смотреть, а учиться».

В биографической литературе о Киреевском подчеркиваются личные мотивы, обусловившие его отъезд из России. Киреевский познакомился с Натальей Петровной Арбеневой, своей будущей женой, и горячо ее полюбил. Однако предложение, сделанное им в августе 1829 г., не было тогда принято, «и отказ глубоко потряс всю его нравственную и физическую природу. Его и без того слабое здоровье, видимо, расстроилось, за него стали бояться чахотки, — и путешествие было уже предписано медиками, как лучшее средство для рассеяния и поправления расстроенного здоровья». Возможно, все эти соображения действительно сыграли свою роль, но главным было, думается, другое: на необходимости поездки Киреевского за границу решительно настаивал Жуковский. Еще 15 апреля 1828 г. он писал А. П. Елагиной: «Я читал в Московском Вестнике статью Ванюши о Пушкине и порадовался всей сердцем. Благословляю его обеими руками писать; умная, сочная, философская проза. Пускай теперь работает головою и хорошенько ее омеблирует — отвечаю, что у него будет прекрасный язык для мыслей. Как бы было хорошо, когда бы он мог года два посвятить немецкому университету! Он может быть писателем! Но не теперь еще». В другом письме Жуковский убеждал уже самого Киреевского: «Я не много читал твоего, одну только статью; но по ней готов уверять, что ты мог бы сделаться писателем заметным и полезным для отечества. Но тебе недостает классических знаний. В убийственной атмосфере московского света не только не соберешь их, но и к тем ничтожным, которые имеешь, сделаешься равнодушным». Далее шли конкретные рекомендации, характеристика тех мест, которые Киреевский мог бы посетить во время заграничной поездки. Максимович определенно утверждает, что эта поездка мыслилась Киреевским как необходимое преддверие журнальной деятельности, к которой будущий издатель «Европейца» себя уже мысленно готовил. Увидевшись в Петербурге с Жуковским, Киреевский советуется с ним о планах поездки, намеревается отправиться в Берлин: «…проведу там месяц, буду ходить на все лекции, которые меня будут интересовать, и ознакомлюсь со всеми учеными и примечательными людьми, и если увижу, что берлинская жизнь полезнее для моего образования, нежели сколько я ожидаю от нее, то останусь там и больше». По впечатлениям Жуковского, «отправился наш милый странник в путь свой здоровый и даже веселый».

По-видимому, он не ошибался. Письма, которые Киреевский посылал из-за границы, мало похожи на письма отвергнутого влюбленного, отправившегося на чужбину для рассеяния и лечения сердечных ран. Через два дня после приезда в Берлин он писал матери, что «стал покойнее, яснее, свежее, чем в Москве… Я покоен, тверд и не шатаюсь из стороны в сторону, иду верным шагом по одной дороге, которая ведет прямо к избранной цели… Мои намерения, планы, мечты получили какую-то оседлость. Я стал так деятелен, как не был никогда. На жизнь и на каждую ее минуту я смотрю, как на чужую собственность, которая поверена мне на честное слово и которую, следовательно, я не могу бросить на ветер». Это были не пустые слова. Киреевский с головой ушел в университетский мир Берлина. Риттер пленил его систематичностью мышления: «Один час перед его кафедрой полезнее целого года одинокого чтения… Все обыкновенное, проходя через кубик его огромных сведений, принимает характер гениального, всеобъемлющего. Все факты, все частности, но в таком порядке, в такой связи, что каждая частность кажется общею мыслию». И далее: «Каждое слово его дельно, каждое соображение ново и вместе твердо, каждая мысль всемирна. Малейший факт умеет он связать с бытием всего земного шара». Ради Риттера Киреевский поначалу жертвует даже лекциями Гегеля, которые читаются в те же часы.

Потом он, правда, «предпочел слушать Гегеля, потому что он стар, скоро умрет и тогда уже не будет возможности узнать, что он думает о каждом из новейших философов». С Гегелем Киреевский познакомился лично и, по-видимому, заинтересовал философа. Уже на следующий день после первой встречи Гегель сам пригласил его к себе вновь, предложив гостю из России выбрать любой удобный для него вечер. Разговор, в котором участвовали еще несколько немецких профессоров, был «о политике, о философии, об религии, о поэзии», и Киреевский вернулся домой за полночь в состоянии упоения: «…я окружен первоклассными умами Европы!»