Европеец. Журнал И. В. Киреевского. 1832

Первые дошедшие до нас сведения о намерениях Киреевского относятся к началу сентября 1831 г. В письме от 9 сентября Н. М. Языков просил В. Д. Комовского доставить ему «удовлетворительные сведения вот о чем: как получается позволение издавать журнал». Сведения эти были нужны несомненно для Киреевского. Название журнала — «Европеец», судя по всему, родилось одновременно или почти одновременно с идеей его создания. 19 сентября Киреевский писал А. А. Елагину: «Дело, о котором мне нужно поговорить с Вами, важное: издание журнала. Как Вы об этом думаете? Напишите ответ с первой почтой. Ни убытку, ни барыша большого мне не иметь; но есть барыш нравственный: необходимость деятельности для меня, и лишняя книга для публики. Назвать я думаю: Европеец. План телеграфский, только без мод. Последние выгодны, но как-то неблагородны. Об дальнейших подробностях надобно нам будет потолковать вместе».

«Телеграфский» значит, разумеется, план «Московского телеграфа». Более конкретное представление о том, каким Киреевский предполагал видеть свой журнал, дает его программа:

«Европеец

Журнал наук и словесности будет состоять из 5-ти отделений.

1. Науки. Сие отделенье будет наполняться оригинальными и переводными статьями по части Истории, Географии, Статистики в пространном смысле Государствоведенья, Земледелия, Политической Экономии, Философии, Астрономии, Наук Естественных и пр.

2. Изящная Словесность: Стихи, повести, сказки, рассужденья и вообще Изящная проза, переводная и оригинальная.

3. Биографии знаменитых современников, особенно литераторов.

4. Критика. Разборы книг, журнальных статей и театральных пьес русских и иностранных.

5. Смесь: Библиографии, известия, замечания о литературе и науках, о русских и иностранных театрах, новости, анекдоты и пр.

Годовое издание будет состоять из 6-ти томов, или 24 книжек, к которым по временам будут прилагаться портреты, виды facsimile, каррикатуры, ноты и проч.»

22 сентября Елагин ответил на письмо Киреевского: «В самом деле дело важное, и я, не пропуская почты, отвечаю тебе, любезный друг Иван Васильевич! Ежели ты почувствовал в себе необходимость деятельности и надеешься прокормить эту деятельность журналом, — то чего ж думать — с богом».

Баратынскому, жившему тогда в Каймарах, Киреевский написал еще раньше: 21 сентября датирован ответ поэта. Баратынский не одобрил намеченное Киреевским название. «…Мне кажется, — писал он, — всего лучше выбрать такое, которое бы ровно ничего не значило и не показывало бы никаких притязаний. „Европеец” вовсе не понятый публикой, будет понят журналистами в обидном смысле; а зачем вооружать их прежде времени?». По практическим соображениям Баратынский не хотел, чтобы название журнала провозглашало его программу, но, узнав, что это название принято, он не стал возражать: «Ежели уже получено позволение издавать журнал под фирмою „Европейца”, пусть он останется „Европейцем”. Не в имени дело». Но для Киреевского дело было и в имени. Как показывает его письмо к Жуковскому, это «имя» служило знаменем идей, которые он собирался пропагандировать.

25 сентября Киреевский подал в Московский цензурный комитет прошение и программу журнала. 13 октября «последовало очень благополучно без малейших затруднений» разрешение Главного управления цензуры. 23 октября товарищ министра народного просвещения Д. Н. Блудов известил попечителя Московского учебного округа о «согласии на предполагаемое г. Киреевским издание под названием „Европеец”».

Киреевский весь отдался работе — и сразу столкнулся с серьезными трудностями. А. П. Елагина сообщала о них Жуковскому: «„Европеец” осовел; многих журналов здесь получать не позволено, напр. L'Avenir и Литературных Английских. Вяземский, Тургенев все обещают, и благодаря балам и вечерам — не дали ничего. Подписчиков еще нет. Уверяют, будто объявление его слишком скромно, и неизвестное имя издателя не привлекает никого. Первая книжка почти напечатана, а на вторую, кроме Онуфрия (т. е. Войны мышей и лягушек Жук-ого), еще нет ничего». Время шло, а положение не облегчалось: «Иностранных журналов еще нет, и это нас сокрушает… Вяземский обещал много и не дал, Пушкин также; издатель остается при своих и смущается крепко».