Европейская мечта. Переизобретение нации

Формулировка «негативная идентичность» проблематична, поскольку она создает яркий контраст с «позитивной идентичностью». Бьёрн Хёке бесспорно прав, призывая «знакомить подрастающее поколение с великими меценатами, знаменитыми, гениальными, изменившими мир философами, музыкантами, первооткрывателями и изобретателями, которых у нас так много» (тут он не преминул добавить: «возможно, больше, чем у любого другого народа в мире»). Мы как раз отмечаем «Год Бетховена», а в прошлом году – юбилей великого Александра фон Гумбольдта. Положительные эмоции, такие как гордость за эти великие умы и преклонение перед ними, важная составная часть немецкой культурной политики. Но и готовность нации помнить о преступлениях в собственной истории не следует огульно относить к «негативу». Ибо негативна история, а не память о ней, без которой общество не может начать процесс перемен. В этом случае предпочтительно вести речь не о позоре, вине и негативной идентичности, а об ответственности, памяти и сочувствии. Эти слова лучше описывают этическую позицию, которую не решилось признать поколение преступников с их нераскаянностью, закоснелостью и равнодушием. Именно об этом напомнил федеральный президент Франк-Вальтер Штайнмайер в своем выступлении 8 мая 2020 года. Он говорил о долгом и болезненном пути самоосвобождения: «Осмысление и анализ степени осведомленности и соучастия, мучительные вопросы, задаваемые в семьях и возникавшие в разговорах между поколениями, борьба против замалчивания и вытеснения их памяти. Это были десятилетия, в ходе которых многие немцы моего поколения мало-помалу примирились со своей страной». Перед лицом истории нации, отравленной национал-социализмом и Холокостом, у западных немцев были веские основания долгие годы запрещать себе заниматься национальным вопросом и предпочитать воздержание или нейтралитет. Однако теперь в результате внутренней переоценки истории и трансформации сознания и общества этих предпосылок больше нет. Социолог М. Райнер Лепсиус описывает эти перемены с помощью понятий «экстернализация» и «интернализация». Экстернализация означает отрицание совершенного преступления путем перекладывания его на другие группы. Интернализация означает признание совершенного преступления путем принятия вины и ответственности за него, иными словами, преступление становится объектом собственной идентичности. На Востоке после мирной революции увидели, что она ничего не изменила на Западе. Так почему же должен меняться Восток и отказываться от своей национальной гордости?

Вновь приведем слова Штайнмайера: «Позор не в признании ответственности, позор – в ее отрицании». Ура-патриотизм в этой стране невозможен, но и период запрета на вопрошание о национальной идентичности закончился с тех пор, как неонацистские группировки присвоили себе понятие нации, переосмыслив его по-своему. Возвращение к национальной теме не означает отказа от самокритики, наоборот. Напряжение между Востоком и Западом расширило наш опыт и способствовало встрече разных точек зрения. Разве нельзя достичь прочного консенсуса относительно немецкой истории и ее эксцессов насилия, но и воздать должное тем, кто отстоял демократию и обновил ее? Только на этой основе общество может объединить свои силы и решительно противостоять серьезным социальным, экологическим и экономическим вызовам.

Миграция: новое «мы»

Модерн, мобильность и миграция

«3М» – раньше это был логотип фирмы, торговавшей канцелярскими принадлежностями. Сегодня три «М» больше ассоциируются с формулой «Menschen mit Migrationshintergrund» («люди с иммигрантскими корнями»). Похоже на медицинский диагноз. Но мобильность и миграция связаны с третьим «м», редко упоминаемым в данном контексте, – с модерном. Культура модерна долгое время считала понятие родины архаичным или подозрительным. С этой точки зрения родина представлялась внеисторической идиллией, где определенная группа сливалась с определенным пространством и в этом укромном прибежище создавала свою идентичность, которая утверждалась как аутентичная, естественная, укорененная и прочная. Культура модерна не принимала такого представления о родине, открыв для себя такие ценности, как мобильность и перемены. Согласно ее контртезису, современный человек должен освободиться от магии земли и порвать тесные связи с местом происхождения, если хочет развить заложенный в нем потенциал и реализоваться себя. «Не только картошка, но и человек мельчает, – пишет Натаниель Готорн, выдающийся американский писатель XIX века, – если в продолжении многих поколений сажать и пересаживать его в одну и ту же истощенную почву. Мои дети родились в других городах и, насколько это будет зависеть от меня, пустят корни в непривычной почве»[580].