Европейская мечта. Переизобретение нации

Поворот к демократии в 1945 году остается в памяти как глубокая зарубка и радикально новое начало. Такая периодизация оправдана, но она несколько вуалирует тот факт, что с капитуляцией гитлеровского режима страдания, лишения и насилие для немцев не прекратились в одночасье, но сменились голодом, пленом и массовой миграцией в послевоенный период. Бегство, миграция и интеграция стали для Германии длительным историческим опытом, который отнюдь не завершился с прибытием последних перемещенных лиц и военнопленных, но продолжался и в 1960-е годы, когда прибыли так называемые «гастарбайтеры», и в 1970-е и 1980-е годы, когда настал черед вьетнамских беженцев, «людей в лодках» (boatpeople), и в 1990-е годы, когда хлынули военные беженцы из Юго-Восточной Европы, и вплоть до 2015 года, когда искали прибежища военные беженцы из Сирии и других кризисных регионов.

1989 год ознаменовался для немцев мирной революцией и неожиданным подарком воссоединения Германии. Но не следует забывать, что 1990-е годы были омрачены новыми войнами в Европе. После распада Югославии на Балканах разразились кровопролитные гражданские войны, которые вызвали резкий приток беженцев из этих зон боевых действий. Между началом балканских войн в 1991 и подписанием Дейтонских соглашений в 1995 году Германия приняла у себя на время 350 тысяч беженцев. В том числе военных беженцев из бывшей Югославии, а также представителей преследуемых меньшинств, в частности цыган из Румынии. В то время как многие из этих беженцев нашли прибежище в новой Германии, газетные заголовки запестрели названиями немецких городов, где происходили нападения правых радикалов на общежития беженцев: Хойерсверда в 1991 году, Росток – 1992, Мёльн – 1992, Золинген – 1993. Как и сегодня, приток беженцев в 1990-е сопровождался острой публичной полемикой, усилением праворадикальных партий и ужесточением законодательства о мигрантах. «Компромисс по предоставлению убежища», достигнутый в 1993 году, ограничился признанием конституционного права на предоставление убежища группе лиц, подвергнувшихся политическим преследованиям. «В соответствии со статьей 16а Основного закона практически не имеют шансов на убежище лица, прибывающие из стран, „свободных от политических преследований“, или кто въезжает из так называемых „безопасных третьих стран“, которыми Германия буквально окружена»[85]. Большинство балканских беженцев уже возвратились домой. Нападения на общежития беженцев продолжаются с 2015 года как в старых, так и в новых федеральных землях: в Эшенберге под Гамбургом, в Бёлене под Лейпцигом, в Майсене и Любеке, Лимбургхофене и Теглице, но мы больше не читаем о них на первых полосах газет, потому что они стали частью повседневной жизни.

Сравнение цезур 1989 и 2015 годов весьма показательно, ибо свидетельствует о различиях и о новых вызовах, с которыми столкнулся ЕС в нынешней ситуации с мигрантами. Падение Берлинской стены, писал Вольфрам Айленбергер[86], оглядываясь на осень 1989 года, «означало огромный скачок мобильности. Под знаком свободы он фактически перекроил политическую карту Германии, Европы, да и всего мира»[87]. Ключевыми моментами этой трансформации стали «мобильность» и «свобода». «Мобильность» означала открытость границ, свободу передвижения и возможность активной миграции. Движение и свобода оказались взаимосвязанными. Падение стены позволило множеству людей, которые десятилетиями были невыездными, снова свободно перемещаться и ориентироваться в заново организованном европейском пространстве. Если в таких странах с огромными территориями, как Россия или Китай, загранпаспортом обладает или пользуется лишь малая доля населения, то Европа стала транснациональным регионом, где мобильность и свобода передвижения стали нормой и базовой ценностью. После Шенгенского соглашения внутренние границы были отменены, отчего выиграла свободная и мобильная молодежь, поколение «Erasmus»[88], знающее об опасных и закрытых границах лишь понаслышке.