Европейская мечта. Переизобретение нации

Гауланд тривиализирует Гитлера и недооценивает национал-социализм. Мол, это позорное пятно настолько мало, что мы можем и должны забыть эти несколько лет и таким образом восстановить связь с тысячелетней немецкой историей и «великими достижениями предков». Фантасмагорическое видение грандиозного целого позволяет скрыть нацистский период, а вместе с ним его преступления и заодно его преступников и жертв. Но тем самым не только немецкое государство, но и объединенная Европа лишается исторической основы.

Разногласия между Востоком и Западом

В общей структуре Европейского союза есть трещины и слабые звенья, которые всякий раз обнаруживаются в периоды кризисов. Если финансовый кризис подверг серьезному испытанию ЕС, разделив страны-участницы по границе Север – Юг из-за недостаточной фискальной солидарности, то нынешний миграционный кризис вновь выявил раскол между Западом и Востоком. Болгарский политолог Иван Крастев самым внимательным образом наблюдал и анализировал в последние годы, что происходит на линиях раскола в Европе. Он особенно выделяет пережитый шок от массового наплыва мигрантов в 2015 году, назвав его «11 сентября Европы»[215]. Тем самым он не только подтвердил, что это событие является исторической цезурой для ЕС, но и охарактеризовал его как историческую травму. Подобная трактовка довольно сомнительна; во-первых, она переносит категорию травмы с беженцев на принимающее общество, а во-вторых, приравнивает беженство, с его экзистенциальными рисками и бедствиями, к акту терроризма. То, что среди беженцев могут оказаться потенциальные террористы, так сказать, «агенты» и «мины замедленного действия», не оправдывает проведение простых аналогий между вопиюще разными явлениями. Есть и третья причина, почему эта трактовка проблематична: она поддерживает праворадикальный дискурс, который действительно отождествляет беженцев с террористами, а принимающее общество стилизует под жертву.

В одной из газетных статей Крастев повторил свой тезис о миграционном кризисе как «11 сентября» для Европы, поместив его в более широкий контекст[216]. В этой статье он тоже говорит об исторических уроках, усвоенных европейцами, хотя и выражает свою мысль несколько иначе. Он отмечает, что Европа постоянно терпит неудачи, но тут же добавляет, что неудачи никогда не означали конец Европы: «Ошибки Европы – это скорее строительные камни ее успеха». Впрочем, Крастев задается вопросом, справедлив ли по-прежнему этот прогноз или Европа надорвется, решая проблему интеграции беженцев. Его мнение и диагноз важны прежде всего потому, что он представляет точку зрения Восточной Европы. Крастев приводит целый ряд аргументов, объясняя, почему бывшие страны Восточного блока не готовы принять беженцев у себя. В его комментариях интересны меткие и парадоксальные формулировки, а также его склонность обсуждать события не на уровне политики и дипломатии, а на уровне коллективной психологии.

Одна из парадоксальных и метких фраз Крастева – «встревоженное большинство». Обычно говорят о «встревоженном меньшинстве», но что такое встревоженное большинство? Крастев отвечает: это «те, у кого есть всё и кто поэтому всего боится». Оно громко заявляет о себе в популистских партиях и стало движущей силой в европейской политике. Больше всего оно боится «оказаться меньшинством в собственной стране», где «под угрозой находится их культура и образ жизни». И далее Крастев продолжает: «Либералы совершат тяжелую ошибку, если будут игнорировать этот страх или сочтут его нелепым. В демократической политике восприятие – это единственная реальность, с которой следует считаться».