Европейская мечта. Переизобретение нации

«Let’s go West!» Под этим слоганом в 1980-е годы рекламировалась западногерманская марка сигарет; в ту пору он обладал притягательной силой утопии. После падения Берлинской стены утопия стала реальной возможностью. Люди голосовали ногами, уходя на запад в поисках более высокого заработка. Холмс и Крастев видят в истории трудовой миграции психологическую причину изоляционизма, направленного против мигрантов. По их мнению, модернизация границ идеологически оправдывается не только необходимостью исключить чужаков, но и задачей удержать тех, кто остался. Открытое общество при этом становится образом врага; закрытое общество и идеал сильной, этнически однородной нации отталкивают людей от Европы и раскалывают ЕС «стенами лояльности».

Let’s go East! – Возвеличивание нации

С немецкой точки зрения, в описанном Крастевым и Холмсом расколе Европы на Восток и Запад можно распознать ресентименты, которые в меньшем масштабе проявились в Германии после воссоединения двух немецких государств. Самонадеянно и глупо игнорировать подобные предупреждения. Крастев во всяком случае надеется, что неудача Европы окажется «вновь конструктивной» и этот кризис превратится в новый «строительный камень» ее успеха. Однако в своем анализе он оставляет открытым вопрос: на какой основе можно достигнуть успеха? Пока он возвещает лишь о том, что восточные европейцы, которые воспринимают давление Запада, насаждающего подражание, как несправедливость, «стремятся создать контрмодель».

Как бы ни выглядела такая контрмодель, она вряд ли будет противопоставлять встревоженные меньшинства встревоженному большинству. Вместо усиливающейся поляризации и раскола должен возникнуть хотя бы минимальный консенсус относительно интегрирующих, объединяющих принципов. Нет идеального пути в глобализации, но, разумеется, нет и возможности ее обойти. Легко разжигать страхи и поддерживать сознание в тревоге, чтобы влиять на настроения избирателей и получать их голоса. Поэтому вместо того, чтобы видеть в беженцах опасных чужаков и врагов, следует больше подчеркивать успехи интеграции и естественную нормальность мирного сосуществования разных групп населения в Европе. Сам Крастев отмечает, что именно в существовавших до Первой мировой войны многонациональных государствах, таких как Габсбургская или Османская империи, преемниками стали политики, которые ныне выступают за жесткие формы этнически или религиозно однородного национализма: «Ирония истории в том, что в начале ХХ века Центральная Европа была этнически пестрой, а сегодня она предельно однородна». Однако это не ирония истории, как считает Тони Джадт, а следствие европейской политики насилия. Мир европейских государств, реорганизовавшийся после 1945 года, «из-за депортаций, массовых убийств и этнических чисток стал единообразным в невиданной ранее (или после) степени». В книге об истории Европы после 1945 года Джадт все же выразил надежду на то, что Европа «вновь станет тем пестрым лоскутным ковром с его многообразием языков, религий и культур, каким этот континент был столь долгое время»[220].

Спустя десять лет после книги Джадта будущее Европы выглядит в ином свете. Готовы ли восточноевропейские страны сделать хотя бы шаг к прежнему многообразию, зависит и от того, помнят ли они об истории насилия. В эпилоге своей книги Джадт воздал должное мемориальной культуре как одному из европейских достижений и одной из движущих сил европейской интеграции. Однако он напомнил и о глубоком забвении, вытеснении и отрицании, «которыми окружали в Европе убийство евреев. Сегодня это молчание нарушено, однако в восприятии прошлого разверзлись новые пропасти, поскольку восточные европейцы настаивают на собственной памяти о преследованиях и депортациях после 1945 года»[221].