Европейская мечта. Переизобретение нации

Однако при определенной тенденциозности или умолчаниях могут вводиться упомянутые ранее «рамки памяти» (см. выше, с. 139–140). В ЕС существует конкуренция памяти, которой долгое время не уделялось достаточного внимания, что углубляло раскол между Востоком и Западом. Речь идет о конкуренции между памятью о гитлеровском Холокосте и сталинском ГУЛАГе. Если ЕС в принятой в 2000 году Декларации Стокгольмского международного форума по Холокосту сделал этим эмпатическим актом память о Холокосте обязательной и транснациональной, то память о ГУЛАГе осталась в границах стран Центральной и Восточной Европы, закрепивших этот опыт в своей национальной коллективной памяти. Неготовность признать восточный опыт страданий и включить его в европейскую память, возможно, не меньше ожесточила эти нации и отбросила назад, чем «имитационный императив» Крастева. Явная асимметрия европейской памяти основывалась на определенном табу. После поворотных событий 1989 года оба тоталитаризма – национал-социалистический фашизм и сталинизм – было недопустимо объединять в одном понятии «тоталитаризм», как это сделала Ханна Арендт в своей книге «Истоки тоталитаризма». Это вето, благодаря Стокгольмской декларации и, в частности, ее соавтору израильскому историку Иегуде Бауэру, стало нормой дискурса и тем самым определило рамки памяти для «западных» интеллектуалов. На самом деле речь здесь идет не о бесспорных исторических различиях между двумя преступными режимами, которые нельзя нивелировать и упрощать, а о том, должна ли в европейском сознании одна память непременно заслонять собой и вытеснять другую.

Представители стран Центральной и Восточной Европы уже давно выступают за расширение европейской памяти и включение 23 августа 1939 года, дня подписания пакта Гитлера – Сталина или Риббентропа – Молотова, в календарь памятных дат ЕС. Этот пакт и взаимные уступки предоставили обоим диктаторам значительную свободу действий для реализации во Второй мировой войне различных форм политического насилия. Европейский парламент в 2009 году провозгласил 23 августа Европейским днем памяти жертв сталинизма и нацизма, но это решение до сих пор остается лишь на бумаге, ибо, в отличие от памяти о Холокосте, за ним нет ни международной «task force»[227], ни конкретных проектов его осуществления.

Но и здесь возможны некоторые подвижки. И вновь художники и писатели как сейсмографы забвения восстанавливают пласты исторического времени и индивидуальные судьбы, которые оказались вне общественного внимания и публичной повестки дня. Например, Андреас Платтхаус анонсировал среди литературных новинок осени 2018 года четыре крупных немецких романа, которые «станут сенсацией, ибо они отображают главный опыт двадцатого века – тоталитарное насилие – с такой силой, что дух захватывает»[228]. Один из этих романов, «Глаза Шермана» Штеффена Меншинга, переносит читателей в 1940 год, в систему сибирских лагерей ГУЛАГа и в «странный межвоенный период пакта Сталина и Гитлера со всеми его политическими неопределенностями».

Уже упоминавшаяся Натали Нугайред опубликовала в «Гардиан» – так сказать, с позиции нейтрального наблюдателя – глубокие размышления о тесной взаимосвязи между мемориальной культурой, исторической правдой и европейской интеграцией[229]. Она перечисляет несколько «historical hang-ups» (запретных тем), ныне разделяющих Европу. Имеются в виду политически взрывоопасные комплексы памяти и ее блокады. Связанная с этим полемика, по ее мнению, «особенно важна для Европы, ибо европейский проект изначально был нацелен на преодоление исторической ненависти и на примирение. ЕС в его нынешнем виде возник не из победы, достигнутой военной силой, и не в результате замораживания конфликтов в виде перемирия, а путем терпеливого и вдумчивого сближения. Немцы называют это Vergangenheitsbewältigung – словом, которое трудно перевести. Оно подразумевает и толкование прошлого, и его признание, и извлечение исторических уроков, и умение жить с этим прошлым». Для нее европейский проект – не только средство против войны, но и, что не менее важно, средство против искажения истории. Нугайред указывает на несоответствие между многочисленными официальными речами о Европе, с одной стороны, и отсутствием реальных событий, идей, образовательных программ или музейных концепций, в которых многоцветный ковер Европы зримо объединял бы образ жизни, истории и опыт других людей. «Но до тех пор, пока европейцы смотрят на соседей исключительно через призму собственной национальной истории, психологический разрыв между Востоком и Западом и между Севером и Югом будет лишь углубляться».