Европейская поэзия XVII века

Сатиры ваши, трубные стишата,
дошли, бедовый кордовец, до нас—
друзья мне принесли в недобрый час
творений ваших кипы в два обхвата.

Наверное, у вас ума палата,

раз их коснулось столько рук и глаз,
хоть и замечу, что грязца как раз
вся стерлась, не достигнув адресата.

Я не решился их читать, страшась

не остроты, — нужна была отвага,
чтобы руками трогать вашу грязь.

Но стерлась грязь, и я почту за благо,

когда мою чувствительную часть
сия обслужит чистая бумага.

ЭПИГРАММА НА ГОНГОРУ

Я слышал, будто дон Луисом
написан на меня сонет:
сонет, быть может, и написан,
но разве рождено на свет
то, что постигнуть мочи нет?

Иных и черт не разберет,

напишут что-нибудь — и вот
себя поэтами считают.
Увы, еще не пишет тот,
кто пишет то, что не читают.

ЛИКОВАНИЕ ДУШИ, ПЛЫВУЩЕЙ ПО ЗОЛОТЫМ ВОЛНАМ ВОЛОС ВОЗЛЮБЛЕННОЙ ЛИСИ

По золоту клубящихся волос
плыву, сражаясь с пламенной пучиной,
слепым рабом твоей красы невинной,
твоих на волю выпущенных кос.

Леандром новым в огненный хаос

бросаюсь, опаленный гривой львиной.
Икар, довольный славною кончиной,—
я крылья в золотой пожар понес!

Как Феникс, чьи надежды стали прахом,

наперекор сомнениям и страхам,
из пепла я живым хотел бы встать.

Бедняк, разбогатевший небывало,

Мидас, познавший горести Тантала,
Тантал — Мидасу глупому под стать.

ПОСТОЯНСТВО В ЛЮБВИ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Пусть веки мне сомкнет последний сон,
Лишив меня сиянья небосвода,
И пусть душе желанную свободу
В блаженный час навек подарит он.

Мне не забыть и за чертой времен

В огне и муке прожитые годы,
И пламень мой сквозь ледяные воды
Пройдет, презрев суровый их закон.

Душа, покорная верховной воле,

Кровь, страстью пламеневшая безмерной,
Земной состав, дотла испепеленный

Избавятся от плоти, не от боли;

В персть перейдут, но будут перстью верной;
Развеются во прах, но прах влюбленный.

ПРИМЕР ТОГО, КАК ВСЕ ВОКРУГ ГОВОРИТ О СМЕРТИ

Я стены оглядел земли родной,
которые распались постепенно,
их утомила лет неспешных смена,
и доблесть их давно в поре иной.

Я в поле вышел: реки выпил зной,

сбежавшие из ледяного плена,
и жалко ропщет стадо среди тлена
в горах, чьи тени застят свет денной.

Я в дом вошел: он обветшал, бедняга,

и комната — вся в рухляди и хламе,
и посох высох, стал старей стократ,

от дряхлости совсем погнулась шпага,

и что бы я ни вопросил глазами —
все вещи лишь о смерти говорят.

О ВСЕСИЛИИ ВРЕМЕНИ И НЕУМОЛИМОСТИ СМЕРТИ