Европейская поэзия XVII века

Из коней из мавританских,
Что, утративши владельцев,
Средь кровавых лун искали
Незатоптанную зелень,
Выбрал дворянин испанский
Скакуна, — своих собратьев
Заглушал он громким ржаньем,
Затмевал могучей статью.
И того коня испанец
Нагрузил двойною ношей:
Сел с ним вместе им плененный
Мавр, начальник конной сотни.
Всадники четыре шпоры
Скакуну в бока вонзили,
И ретивый конь понесся
Птицею четверокрылой.
Мавру скрыть не удавалось,
Что тоской он злой измучен:
Ноет грудь от жарких вздохов,
Слепнет взор от слез горючих.
И, оглядываясь часто,
В изумленье был испанец:
Тот, кто столь бесстрашно бился,
Ныне жалостно так плачет.
И тогда спросил у мавра
Он с участием учтивым:
Может быть, для этой скорби
Есть особые причины?
Тронутый его участьем,
Не отнекивался пленник,
И такими он словами
Вопрошавшему ответил:
«Доблестный военачальник!
Столь же добр ты, сколь отважен;
И мечом и добротою —
Покорил меня ты дважды.
Я рожден, — в тот год, в котором
Берберийцы вас разбили, —
От воинственного турка
И от знатной берберийки.
Вождь флотилии корсарской,
Мой отец погиб в сраженье;[176]
С матерью, с ее родными
Рос я и мужал в Тлемсене.[177]
И жила в соседстве с нами —
Мне, видать, для муки смертной —
Девушка, чьи предки были
Знатные мелионезцы.[178]
Отличалась и красою,
И жестокостью своею
Дочь песчаной той долины,
Где всегда плодятся змеи.
Так была она прекрасна,
Так уста ее алели,
Что цветущий луг весною
Был гвоздиками беднее.
Стоило в лицо ей глянуть —
Мнилось мне, что вижу солнце,
Волосы же обрамляли,
Как лучи, лик светоносный.
Так росли мы с нею вместе,
И Амур нас в детстве раннем
Уязвил стрелой, — однако
Нас по-разному он ранил.
Золотой стрелой во мне он[179]
Верность породил и нежность,
В ней, свинцовою стрелою, —
Гордость и пренебреженье.
Все призвал я красноречье,
Весь свой разум к соучастью,
Чтоб разжалобить жестокость,
С красотой прийти к согласью.
Но едва лишь я заметил,
Что смягчился нрав змеиный,
Как, тобою полоненный,
Должен кинуть край родимый.
Горьких слез моих причину
Знаешь ты теперь, испанец;
Можно ли не плакать, ставши
Жертвой стольких испытаний?»
Был испанец тронут этой
Злой печалью, мукой смертной,
Шаг он скакуна умерил, —
Так бы мавра скорбь умерить.
«Храбрый мавр, — сказал он, — если
Одержим такой ты страстью,
Уязвлен такой любовью,
В горести самой ты счастлив.
Ты столь яростно сражался, —
Разве мог бы кто поверить,
Что в груди твоей могучей
Бьется любящее сердце?
Если пленник ты Амура,
Я тебя держать не буду:
Покушаться недостойно
На добычу на чужую.
За тебя у твоей милой
Выкупа просить не стану:
Драгоценной кошенили
И ковров узорнотканых.
Бог с тобой, живи и стражди,
Счастлив будь нелегкой долей,
А как свидишься с любимой,
Обо мне добром ты вспомни».
Тут коня остановил он,
И освобожденный пленник,
Спрыгнув, на песке простерся,
Всаднику целуя стремя.
«Тыщу лет живи, — он молвил, —
Доблестный военачальник,
Ты возьмешь великодушьем
Больше, чем мечом разящим.
Пусть Аллах всегда победу
Шлет тебе на поле брани,
Дабы ты и дальше множил
Славные свои деянья!»