Европейская поэзия XVII века

Маркиз, что делать мне с такой неразберихой?
Предаться, кинув свет, ученью в келье тихой,
И с Аристотелем, с Гомером на столе
Колосья подбирать на греческой земле —
Остатки жатвы той, что собрана недаром
В свои хранилища Депортом и Ронсаром,
И честь им принесла, и славу, чтоб они
Гигантам прошлого равнялись в наши дни.
Что делать? Иль служить и при дворе остаться,
Чтобы несбыточной надеждою питаться,
Быть воплощенною немилостью, скучать,
В опале жить мечтой и в бешенстве молчать,
Но и мечтать устав, больным, в душевной смуте,
Издохнуть на тряпье в каком-нибудь приюте.
В Тоскане ль будет он, в Савойе — все равно.
Мне с богом воевать до гроба суждено!

Молчишь маркиз, но мне ответ заране ясен.

Как с ураганом спор, с судьбою спор напрасен:
На ощупь мы живем — так этот мир идет, —
Кто честно трудится, тот чахнет от забот.
Двуногой сволочью разгневанные боги
Нам благо шлют ценой труда, нужды, тревоги.
Мир — сумасшедший дом, мы кружим вместе с ним.
Ты мнил, что выиграл, ан проигрался в дым.
Все лотерея в нем, все случай, все неверность,
Ты выбирал, искал, а вышла та же скверность.
Зависишь от судьбы, а ей ты ни к чему.
Швыряет блага в мир и не глядит кому.

Но если уж нельзя бороться с этой силой,

Не тщись ниспровергать закон, тебе постылый,
Пускай он слеп, молчи, он слеп равно для всех.
Кто с Небом согрешил — избрал почетный грех.
И мыслить не дерзай, мысль — это сон, не боле,
Свобода лишь во сне дана земной юдоли.
Свободы в мире нет — барон ли, князь ли, граф,
А кто-то выше есть, и высший — он и прав.
Пока живешь, ты раб — до гробовой минуты,
У всех один покрой, различны только путы:
Из золота — одним, железные — другим,
Но стариков не тронь, оставь забаву им:
Их философию, их споры, школы, книги.
Всем этим словесам не снять с умов вериги!
Давно мы родились, но не рожден вовек
Не знающий цепей свободный человек.
Я тщетно заперся, тащил ученья ношу,
Мечтая, что ярмо тупого рабства сброшу,
Но, раб желания узнать, понять, постичь,
Лишь долг на долг сменил, и вышла та же дичь.
Таков закон вещей, природой не дано нам
Противиться ее возвышенным законам.
Что смертным от того, просвещены ль умы,
Учены ли, маркиз, иль не учены мы.
Науку бедную — что может быть ужасней! —
Осмеивает двор, народ считает басней.
Глупцу смешна латынь, и доктор, дружный с ней,
Хотя б достиг он всех возможных степеней,
Хоть фабри он усы, завейся весь бараном,
Хоть пыль пускай в глаза невиданным султаном,
Коверкай наш язык, — и умник и дурак
Таков уж век! — вскричат: ишь заучился как!

Любимцы наших дней, счастливцы в нашем стане

Приучены держать судьбу в своем кармане,
Им вера, им почет — в наследство от отца.
Что ни начнут они — доводят до конца.

Ты скажешь: «А тогда хватай удачу с тыла,

Тебя-то ведь судьба частенько обходила,
Днюй в Лувре и ночуй, забудь и спать и есть,
Угодничай и льсти, чтоб в кабалу залезть.
Где надо, снагличай, ничто не будет втуне,
Бесстыдство в наши дни способствует фортуне».

Ты прав, маркиз, и все ж, господь оборони,

Чтоб в рабство угодить, на это тратить дни,
Опять искать свой путь и новым капитаном
Потрепанный корабль вести к безвестным странам,
Но, чувствуя в душе то мужество, то страх,
Надежду потопить в неведомых морях.

Меж звезд и титулов наш долг, по их закону,

Меняться что ни час под стать хамелеону,
Там человечностью закон похвастать рад,
Но разницу забыв возмездий и наград,
За те же промахи, привычке верен старой,
Одних он милует, других встречает карой.
Богат ли, знатен ли, силен ли, с кем знаком —
Вот что руководит в решениях судом.
Я этим короля не оскорбил нимало:
Король — податель благ, они его зерцало,
По добродетелям, по сердцу, по уму
Он словно сам Господь и следует ему.
Но твой совет, маркиз, придворным нарядиться
С моим характером, ну право, не годится,
Тут знания нужны, притворство, хитрость, ум,
Я часть открыл тебе моих жестоких дум,
Но нрав мой не таков, ведь я меланхоличен,
Не вкрадчив, к болтовне салонной не привычен,
Я добряком слыву, и в этом есть упрек,
Но я не так умен, чтоб злым считаться мог.

Я не умею быть угодливым и льстивым,

Уж видно, слеплен так, что стал вольнолюбивым,
И, как простой мужик, не знаю, где смолчать,
А где поддакивать, чтоб власть не возмущать,
Как с фаворитами играть в лакейской роли,
Их предков восхвалять и бой под Серизолли,[447]
И день, в который тот, кем славен чей-то род,
И титул получил, и землю, и доход.

Нет, не пригоден я к вранью такого рода,

Холуйствовать, юлить не даст моя природа,
Ужель из рабских чувств, себя же обокрав,
Как платье, каждый день менять и вкус и нрав.
Не стану выступать в суде как лжесвидетель,
Не стану выдавать порок за добродетель,
Быть щедрым на словах, сгибаться, как дуга,
Твердить: черт побери! месье, я ваш слуга.
Кричать: о, как я рад! — при виде всякой швали,
Иль на одной ноге стоять, как цапля, в зале,
Иль слушать болтовню, когда спесивый фат
В ослином раже все покрасить серым рад,
Иль попугайничать в одежде разноцветной,
Прельщать салонных дам прической несусветной,
Иль, чертом изгилясь и покидая зал,
Вскричать: «Салют, друзья!» — как и входя сказал.
Не знаю, как летят кометы иль планеты,
Как жен или мужей разгадывать секреты,
Как видеть добрый взгляд и думать, что душа,
Над внешностью глумясь, не так уж хороша.

Записочки носить — о нет, помилуй боже! —

Я ловкости лишен и красноречья тоже.
От веры отбивать, прельщать потоком фраз
Иль тем, что, мол, закон для сердца не указ,
Девицу совращать, — от мамы по секрету
Пропеть ей песенку про Жана и Пакетту,
И, совесть потеряв, рассказывать при том,
Что где царит Амур, там добр и полон дом,
Там благолепие, довольство и приятность,
И к девушке простой, глядишь, приходит знатность,
Что всё — балет, стихи, — всё для прекрасных глаз,
Что будет почта к ней на дню по десять раз,
Что к славе, к почестям дорога ей открыта,
Что воздыхателей потянется к ней свита,
Скучнейших прихвостней, короче говоря,
Вельможе уступив, себя продаст не зря.

Я не могу внушать — мне это омерзело, —

Что уловлять мужчин совсем простое дело,
Что к ней с вопросами не будут в душу лезть,
Когда дукаты есть и бабье тело есть;
Что станет девушкой, коль деньги заблестели,
Хотя б с ней переспал весь лагерь Ла-Рошели,[448]
А честь — какая чушь! — забава прежних лет,
Обломок идола, в который веры нет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так что же надо знать, чтоб знаньем было знанье?
Вкус нужен, мой маркиз, и нужно пониманье
И виденье глубин, какие в жизни есть.
Что философия! Ей не понять, не счесть
Все тонкости души, все скрепы человека.
А значит, нужен Ум! Ты помнишь басню Грека,[449]
Как львицу встретил волк, какую речь повел
И как решил их спор вмешавшийся осел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .