Европейские мины и контрмины

— Этот парижский паша, — сказала принцесса, — отнял у меня часть сада в Сен-Грациан и провёл через мой парк отвратительную, дымную и шумную железную дорогу. А что ещё лучше, так это то, что деньги за этот участок внёс в императорскую коронную казну — разве такое слыхано? Когда же я стала жаловаться императору, последний погладил свою бородку, которая, правду сказать, не к лицу ему, и сказал, что надобно дать полную свободу Осману в этих делах, что он отлично понимает их и должен иметь некоторую самостоятельность, чтобы создать нечто великое. О, если б у меня был свой журнал!

— Но он, этот Осман, получит должное воздаяние, — продолжала она после минутного молчания, — хорошо ему будет в Законодательном корпусе, когда дойдёт до вопроса о том, что он издержал на 530 миллионов более, чем есть в казне города Парижа…

— Ваше императорское высочество знает это?! — вскричал маркиз Шеслу-Лоба с испугом.

— Я понемножку знаю всё, — сказала принцесса с торжествующей улыбкой, — есть добрые приятели, и на этот раз, могу уверить вас, я получила точные сведения.

— Я предлагаю своё участие в вашем журнале, — сказал Мединг, отвлекая разговор от тягостного пункта, — на свою долю я прошу немецкие дела!

— Благодарю, нет! — возразила принцесса. — Вы не годитесь, вы слишком упрямы. Я должна сказать, что питаю глубокое уважение к графу Бисмарку, который знает всё, что хочет — надобно оставить его в покое и не начинать с ним споров, ибо из них произойдёт в конце концов несчастная жестокая война со всеми её страшными бедствиями. Вы доведёте меня до конфликта с прусским правительством…

— Обстоятельства поставили меня на сторону противников графа Бисмарка, — возразил Мединг, — но ваше высочество может быть убеждено, что никто не питает большего уважения к этому сильному государственному человеку, нежели я.

Вошёл высокий стройный мужчина, белокурый, с умным, красивым лицом и изящными манерами.

— Добрый вечер! Добрый вечер! — приветствовала принцесса, отвечая лёгким наклонением головы на глубокий поклон, с которым подошёл к ней Анри Пен, известный остроумный писатель. — Вы пришли кстати — вы знаток в своём деле и должны дать мне совет, как поступить, чтобы основать журнал, я хочу показать свету, как следует свободно и откровенно высказывать своё мнение.

— Это легко сделать, — отвечал Пен с улыбкой, — купите у бедного Дюсотуа его «Эпок», который в тягость ему — он, как я слышал, хочет продать его.

— Дюсотуа — портной императора! — воскликнула принцесса с громким смехом. — В его руках журнал, конечно, не может иметь успеха — первое условие органа общественного мнения есть истина, голая истина, а Дюсотуа такой человек, что, явись ему истина в своём мифологическом наряде, непременно упрячет её в самый новомодный фрак и панталоны.

Все засмеялись.

— Известно ли вашему императорскому высочеству четверостишие, — сказал Мединг, — по случаю того, что султан заказал себе платье у Дюсотуа, этого превосходного портного с несчастной идеей издавать журнал?

— И что там? — спросила принцесса.

Мединг прочитал:

De Mahomet raillant la loi
Le Sultan quitte sa défroque —
Il s'habille chez Dusautoy:
Il est vraiment de son époque!

— Превосходно! — вскричала принцесса со смехом.

— Падишах, закутанный в эпоху, — дивная картина, — заметил Пен.

— Однако ж скажите мне, — спросила принцесса, — чем утешается Париж по окончании выставки, этого источника развлечений парижан?

— Утешаются чем могут, — ответил Пен. — Снова начинают интересоваться первыми спектаклями, говорить о том, что Гортензия Шнейдер хочет исторгнуть скипетр у великой герцогини Герольштейн…

— В самом деле? — спросила принцесса. — Кто же будет её преемницей?

— Мадемуазель Зюльма Буффар, — сказал Пен, — у которой больше таланта, лучший голос и, во всяком случае, больше свежести и молодости, чем у feu la grande duchesse[100], как называют Шнейдер.

— Недавно я проезжала мимо выставки, — сказала принцесса грустно после минутного молчания, — и, правду сказать, вид повсеместного разрушения произвёл на меня грустное впечатление. На этом волшебно устроенном Марсовом поле, где были собраны все чудеса искусства и промышленности, где соединились все нации, ныне пустынно — видны только рабочие, упаковывающие предметы удивления всего света и отправляющие их обратно на родину. Слышны удары молота, как будто заколачивают гроб, в котором скрыты все эти прелести, вся эта красота; прибавьте ещё наводящую тоску ноябрьскую погоду, которая застилает небо серыми облаками и покрывает землю грязью. О, едва ли что может быть противоположнее Марсова поля летом и теперь — нельзя найти более верной картины бренности всего земного!

— Неужели правда, — осведомился Пен, — что сломают и чудесный хрустальный дворец, это дивное произведение архитектуры? Будет очень жаль, если сломают. Выставочная комиссия желает сохранить его, предназначая для постоянной выставки или для иных общественных целей.