Европейские поэты Возрождения

Уж пятый раз Светила угасали[491]
С тех пор, что мы отплыли, разрезая
Моря, где прочие не проплывали,
И добрым ве́трам парус подставляя,
Вдруг как-то ночью — на носу стояли
Мы корабельном, море наблюдая, —
Большая туча, все застлав тенями,
Над нашими простерлась головами.

Такой зловещей, грузною предстала,

Что сердце в нас наполнила тоскою;
Чернея, даль морская грохотала,
Как бы внезапно встретясь со скалою.
«О Твердь (я молвил), что ты ниспослала?
Какою тайной иль какой бедою
Грозишь ты нам, — волну морскую хмуря, —
Что кажется ужаснее, чем буря?»

Еще не смолк я, образ беспримерный

Явился в воздухе, могуч, ужасен,
Нездешних форм и ростом непомерный,
Брада всклокочена и лик неясен;
Цвет кожи у него землистый, скверный,
Глаза ввалились, вид его опасен;
И волоса в земле, грязны и грубы,
И черен рот его, и желты зубы.

Так были мощны члены, что вопросом

Я задался, не находя ответа:
Иль был вторым Родосским он Колоссом,[492]
Что признан как седьмое чудо света?
Таким свирепым был, громкоголосым,
Как будто бы вещал из бездны где-то.
И дыбом волосы у нас вставали
Пред тем, что мы видали и слыхали.

И молвил: «Люд отважный, кем вершится

На свете столько дел невероятных,
Ты, что привык в жестоких битвах биться,
Не отдыхая от усилий ратных,
Раз ты прошел запретные границы,
Моих морей коснувшись необъятных,
Что столько лет я стерегу со гневом,
Еще ничьим не вспаханные древом…

Раз ты явился, чтоб разведать тайны

Природы и стихии этой водной,
Что и таким мужам необычайны,
Кто обессмертен славой благородной,
Тогда послушай: земли те бескрайны,
Что завоюешь средь пустыни водной,
Грозят бедой твоей слепой гордыне.
В сражение с тобой вступаю ныне.

Узнай, что, сколько б кораблей на свете

Твой путь ни повторило здесь, дерзая,
Враждебными места им будут эти
И ждет их дикий ветр и буря злая!
И первой же армаде, что наметит
Стезю по волнам девственного края,
Такой удар я нанесу[493] с размаха,
Что будет их потеря больше страха!

Надеюсь здесь, не будет коль обмана,

Меня открывшего подвергнуть высшей мести,[494]
И это не конец еще изъяна,
Что нанесу упрямой вашей чести:
Раз истина уму открылась рано,
То вижу: каждый год на этом месте
Всем вашим кораблям грозит крушенье
И смерть сама вам будет в утешенье!

И первому, кто славою гордиться

Своею может[495] перед небесами,
Я стану вечно новою гробницей,
Как тайно предначертано Богами.
Турецкая армада здесь кичиться
Своих трофеев станет чудесами;
Но и для них дождусь возмездья часа:
Падут во прах Килоа и Момбаса[496].

Другой прибудет[497]

, муж высокой чести,Приветливый, и щедрый, и влюбленный,
Красавицы, что с ним прибудет вместе,
Любовию и милостью плененный.
Но черное грядущее из мести
Готовит им мой гневный вал смятенный:
Крушение оставит их живыми,
Чтоб мучились страданьями своими.

Они увидят смерть детей прекрасных,

В такой любви рожденных и зачатых,
Увидят кафров, жадных и ужасных,
Одежды с милой рвущих бесновато;
Увидят нежны члены, формы ясны,
Жарою, хладом, вихрями объяты,
После того как маленькой стопою
Пески горячие истоптаны с тоскою.

Еще увидят, как брели, спасаясь

От стольких бед, от бремени такого
Любовники несчастные, скрываясь
Средь чащи леса душного, густого.
И, скорбными слезами заливаясь,
Что даже камни размягчат суровы,
Обнявшись, душам дали распроститься
С прекрасной и жалчайшего темницей».

И дале страшное вещало чудо

О наших судьбах, но, вскочив проворно,
Я крикнул: «Кто ты, вестник, и откуда?
Зачем ты нас пугаешь так упорно?»
И с воплем, что, казалось, слышен всюду,
Скривив свой рот чудовищный и черный,
Он отвечал, сердито, недовольно,
Словно вопрос его ударил больно:

«Я грозный Мыс, сокрытый в сей пустыне,

Что Мысом Бурь вы наименовали,
И никогда Страбон, Помпоний, Плиний[498]
И им подобные меня не знали.
Весь Африканский брег над бездной синей
Мои крутые пики увенчали,
Я к Полюсу далёко простираюсь
И вашею гордыней возмущаюсь!

Я — из Гигантов, что самой Землею,

Как Энкелад, Эгей, Тифон, зачаты;
Звался Адамастор я, и войною
На Громовержца я ходил когда-то;
Не громоздил я гору над горою,
Но властию моей была объята
Стихия, где я плавал капитаном,
Нептунов флот ища по Океанам.

Меня тогда любовь жены Пелея[499]

К исканиям подобным побудила.
Что были б мне Богини Эмпирея,
Когда б Царица Вод меня любила!
Когда однажды с дочерьми Нерея
Она на берег моря выходила,
Ее я тайно видел обнаженной
И не уйму с тех пор души смятенной.

И раз была она недостижима

Из-за уродства моего большого,
Решил я: сила здесь необходима,
И тотчас же Дориде молвил слово.
Но дочь ее была неумолима
И, рассмеяться весело готова,
Сказала: «Бедной нимфе было б странно
Любовью утолить любовь Титана.

Но, честь свою храня, я все же верю,

Что, дабы гладь морей освободилась
От треволнений, искуплю потерю».
С таким ответом вестница явилась.
Я слепоту влюбленных не измерю,
Поведав, как обманом сим пленилась
Моя душа и как ее до края
Надежда переполнила пустая.

И мне, уж отошедшему от боя,

Вдруг ночью, как Дорида обещала,
Прекрасною, далекою, нагою
Фетида в белизне своей предстала.
Безумцем устремился я за тою,
Что жизнь вот этой плоти составляла,
Раскрыл объятья, и власы, и очи,
И, нежный лик целуя среди ночи.

Я думал, что любовь мою целую, —

О! Тяжело рассказывать мне дале! —
Сжимал в объятьях я скалу крутую,
Что дикие побеги оплетали.
И вот гляжу на крутизну немую,
Где очи лик мне ангельский являли,
И чувствую, как гаснет жизни пламень,
И, рядом с камнем, стал я тоже камень!

Прекраснейшая Нимфа Океана,

Коль мой тебе противен лик могучий,
Зачем ты не продолжила обмана,
Будь ты хоть сном, мечтой, скалой иль тучей?
С тех пор брожу, безумец, неустанно
Со гневом и стыдом во тьме дремучей
И мир ищу другой, где не найдется,
Кто над моим бесчестьем посмеется.

В те времена мои титаны-братья

Повержены во прах давно уж были,
И Боги, чтоб скрепить свое проклятье,
Горами побежденных завалили.
Поскольку до небес не мог достать я
И слезы тщетные меня сломили,
Я понял, что враждебною Судьбиной
Уже вершится жребий мой единый.

И стала плоть моя сухой землею,

И стали кости каменною кручей;
И члены, что ты видишь, над водою
Раскинулись, далекой и кипучей.
И в темный Холм Богами и судьбою
Был обращен тогда мой торс могучий;
И, дабы я застыл в моем позоре,
Меня волнами окружило море».

Так он вещал; и вдруг, с глухим рыданьем,

Пропал из виду, словно не бывало.
Растаял черный облак; клокотаньем
И дальним ревом море прозвучало.
И я, поднявши руки с упованьем,
У неба, что нас так оберегало,
Молил грядущих не карать позором
Страстей, предсказанных Адамастором.