Европейское воспитание

Он принялся играть. Он играл хорошо. «Да, — с грустью подумал Янек, — он умеет играть». Он взял Зосю за руку.

— Слушай. Вот это музыка.

Зося прижалась к нему.

— Теперь Шопена, — сказал Янек.

…Когда он вернулся на землю, то увидел, что человек стоит возле рояля и смотрит на него.

— Я мог бы разоружить тебя, сынок. Ты забылся.

Янек нахмурил брови.

— Уходи, — сказал он Зосе.

— А ты?

— Я останусь здесь, чтобы он не позвал…

— Я никого не позову, — сказал человек.

— Иди. Не бойся. Встретимся в лесу.

Она повиновалась.

— Хочешь, чтобы я тебе еще поиграл? — спросил немец.

— Да.

Старик сыграл Моцарта. Он играл около часа, по памяти. Закончив, спросил:

— Ты очень любишь музыку?

— Да.

— Ты можешь приходить сюда часто. Тебе нечего бояться. Я буду счастлив играть для тебя, сынок. Хочешь поужинать со мной?

— Нет.

— Как хочешь. Меня зовут Шредер, Аугустус Шредер. В мирное время я делал музыкальные игрушки. — Он вздохнул. — Я очень люблю свои музыкальные игрушки. Больше, чем людей. А еще я очень люблю детей. Я не люблю войну. Но мой сын, которому столько же лет, сколько тебе, очень любит войну… — Он пожал плечами. — Мне нужно было уехать или потерять своего ребенка. Но я служу интендантом, и у меня даже нет винтовки. Мы могли бы подружиться, сынок.

— Нет, — сказал Янек. Он запнулся. — Но я еще вернусь.

— Я с радостью поиграю для тебя.

Янек ушел. Зося ждала его в землянке.

— Я так боялась за тебя!

— Ну как? — спросил Янек. — Красиво, правда?

Она опустила голову с виноватым видом. Внезапно она расплакалась.

— Зося!

Она громко рыдала, как побитый ребенок.

— Зося! — взмолился он. — Зосенька… Что с тобой?

— Некрасиво, — рыдала она. — Совсем, совсем некрасиво!

— Зося…

Он обнял ее. Прижал к груди.

— Ты больше не любишь меня!

— Нет, я люблю тебя, люблю… Не плачь, Зосенька!

— Ты любишь свою музыку больше, чем меня… Господи! Как я несчастна!

Он не знал, что ответить. Он прижимал ее к себе. Он гладил ей волосы. И повторял:

— Зося, Зосенька.

21

Янек несколько раз приходил к Аугустусу Шредеру. Тайком, стыдясь самого себя: он мучился так, словно бы совершал предательство. Поначалу он все время был начеку, сжимал в кармане револьвер и подозрительно следил за движениями немца. Но Аугустус Шредер сумел внушить ему доверие. Он показал Янеку фотографию сына: молодого человека с угрюмым лицом, в гитлеровской форме.

— Он твоего возраста, — сказал он печально. — Но не любит музыки. Ему не нравятся мои игрушки.

Игрушки он тоже показал: фигурки гномов и немецких бюргеров прошлого, изготовленные с большим мастерством.

— Я смастерил почти всех персонажей сказок Гофмана и братьев Гримм, — пояснил он с детской гордостью. — Я люблю прошлое… Я люблю Германию флейтистов и дудочников, ночных колпаков и нюхальщиков табака, длиннополых сюртуков и белых париков… — Он улыбнулся. — В те времена людоеды жили только в сказках, они были славными малыми и никого не ели; больше всего на свете любили свои домашние тапочки, трубку у камина, кружку пива да добрую партию в шахматы…

В каждую игрушку был встроен механизм: достаточно было нажать на кнопку, и фигурка оживала, совершая поклон или балетное па под ясные звуки мелодичного аккорда.

— Я никогда не делал оловянных солдатиков, даже для сына, — говорил Аугустус Шредер.

Он садился за рояль и играл. Больше всего он любил Lieder[52] и играл их восхитительно. Янек чувствовал, что эти мелодии как нельзя лучше выражали душу старика, его мечты, его былую любовь… Он с наслаждением слушал эту нежную и печальную музыку. Однажды он спросил:

— Вы правда немец?

— Да. И побольше этих… — Он махнул рукой на окно: по улице с грохотом проезжали танки. — Я — последний немец.

Он долго жил в Кракове и хорошо знал польский язык. Он не осмеливался заговорить с Янеком о его родителях. Однажды он робко спросил:

— Где ты живешь?

— В лесу.

— Хочешь жить у меня?

— Нет.

Аугустус Шредер немного ссутулился и больше не настаивал. Он подарил Янеку одну из своих игрушек. Баварского бюргера в ночном колпаке: он улыбался, нюхал табак, чихал и удовлетворенно качал головой под звуки: «Ach, mein lieber Augustin».[53] Янек повсюду носил эту фигурку с собой. Он показал его Зосе. Часто, сидя в землянке, они оба громко хохотали, наблюдая, как старичок нюхал табак и чихал…

«Ach, mein lieber Augustin, Augustin, Augustin…» — несколько раз играло у него внутри. И человечек с глубоким удовлетворением качал головой.

22

Однажды в пятницу вечером Янкель Цукер начистил сапоги, вымыл бороду, обвернул молитвенник шелковым талесом и ушел. Партизаны доброжелательно смотрели ему вслед. Один только Махорка проворчал:

— Еврей не любит молиться в одиночку. Боится остаться один на один со своим Богом.