Европейцы

– Кормлюсь? Не так уж шикарно – и ты это прекрасно видишь, – как вытекает из твоей классификации. Какой там шик, когда на девять десятых меня от всего этого выворачивает. Да и род людской я ни во что не ставлю – ни за кого не дам и гроша. Слишком их много, будь они прокляты, – право, не вижу, откуда в этих толпах взяться особям с таким высоким уделом, о которых ты говоришь. А мне просто везло, – заметил он. – Без отказов, правда, и у меня не обошлось, но они, право, были иногда такие дурацкие, дальше некуда. Впрочем, я из этой игры выхожу, – решительно заявил он. – Один Бог знает, как мне хочется ее бросить. – И, не переводя дыхания, добавил: – А тебе мой совет: сиди, где сидишь, и не рыпайся. В море всегда есть рыба…

Она помолчала.

– Тебя выворачивает, и ты выходишь из игры, иными словами, она недостаточно хороша для тебя, а для меня, значит, хороша. Почему мне надо сидеть не рыпаясь, когда ты сидишь развалясь?

– Потому что оно придет – то, чего ты жаждешь, не может не прийти. Тогда со временем ты тоже скажешь – баста. Но уже, как и я, вкусив этой кухни и изведав, чем она хороша.

– Что, не пойму, ты называешь хорошим, если тебя от нее воротит? – спросила она.

– Две вещи. Первая – она дает хлеб насущный. И второе – удовольствие. Еще раз: сиди не рыпайся.

– В чем же удовольствие? – снова спросила она. – Научиться презирать род людской?

– Увидишь. Все в свое время. Оно само к тебе придет. И тогда каждый день будет приносить тебе что-то новое. Сиди не рыпайся.

Его слова звучали так уверенно, что она, пожалуй, не меньше минуты взвешивала их про себя.

– Хорошо, ты выходишь из этой игры. А что будешь делать?

– Писать. Что-нибудь художественное. Работа в газете, по крайней мере, научила меня видеть. Благодаря ей я многое познал.

Она снова помолчала.

– Я тоже – благодаря моему опыту – многое познала.

– Да? Что именно?

– Я уже говорила – сострадание. Я стала гораздо участливее к людям, мне очень их жаль – всех этих рвущихся к известности, пыхтящих, задыхающихся, словно рыба, выброшенная из воды. Ужасно жаль.

Он с удивлением взглянул на нее:

– Мне казалось, это никак не вытекает из твоего опыта.

– О, в таком случае будем считать, – возразила она с раздражением, – все интересное я познаю исключительно из твоего. Только меня занимает другое. Я хочу этих людей спасать.

– Вот как, – отозвался молодой человек таким тоном, будто эта мысль и его не миновала. – Можно и спасать. Вопрос в том, будут ли тебе за это платить.

– Бидел-Маффет мне заплатит, – вдруг заявила Мод.

– В точку, – засмеялся ее собеседник. – Я как раз ожидаю, что он не сегодня, так завтра – прямо или косвенно – уделит мне что-нибудь от щедрот своих.

– И ты возьмешь у него деньги, чтобы утопить беднягу поглубже? Ты ведь прекрасно знаешь, что губишь его. Ты не хочешь его спасать, а потому потеряешь.

– Ну а ты что стала бы в данном случае за эти деньги делать? – спросил Байт.

Мод надолго задумалась.

– Напросилась бы на встречу с ним – должна же я сначала, как говорит английская пословица, поймать того зайца, которого собираюсь зажарить. А потом села бы писать. Необычайный по смелости, созданный рукою вдохновенного мастера рассказ о том, в какой переплет попал мой герой и как жаждет из него выбраться, умоляя оставить его в покое. Я так это представлю, чтобы и подумать нельзя было иначе. А потом разослала бы экземпляры по всем редакциям. Остальное произошло бы само собой. Ты, конечно, не можешь действовать подобным образом – ты будешь бить на другое. Правда, я допускаю, что на мое послание, поскольку оно мое, могут и вовсе не взглянуть или, взглянув, отправить в мусорную корзину. Но мне надо довести дело до конца, и я сделаю это уже тем, что коснусь его, а коснувшись, разорву порочный круг. Вот такая у меня линия: я пресекаю безобразие тем, что его касаюсь.

Ее приятель, вытянув во всю длину ноги и закинув сцепленные в пальцах руки за голову, снисходительно слушал.

– Так-так. Может, чем мне возиться с Бидел-Маффетом, лучше сразу устроить тебе свидание с ним?

– Не раньше, чем ты пошлешь его на все четыре стороны.

– Значит, ты хочешь сначала с ним встретиться?

– Это единственный путь… что-то для него сделать. Тебе следовало бы, если уж на то пошло, отбить ему телеграмму: пусть, пока со мной не встретится, не раскрывает рта.

– Что ж, отобью, – проговорил наконец Байт. – Только, знаешь, мы лишимся великолепного зрелища – его борьбы, совершенно тщетной, с собственной судьбой. Потрясающий спектакль! Второго такого не было и не будет! – Он слегка повернулся, опираясь на локоть, – молодой человек на лоне природы, велосипедист из ближайшего пригорода. Он вполне мог бы сойти за меланхолика Жака, обозревающего далекую лесную поляну, тогда как Мод, в шляпке-матроске и в новой – элегантности ради – батистовой блузке, длинноногая, длиннорукая, с угловатыми движениями, в высшей степени напоминала мальчишескую по виду Розалинду. Обратив к ней лицо, он почти просительно обронил: – Ты и впрямь хочешь, чтобы я пожертвовал такой темой – Бидел-Маффетом?

– Конечно. Все лучше, чем принести в жертву его.