Европолис

Несколько лет назад, когда убили греческого короля Георга, Нику рыдал в своей парикмахерской словно ребенок. Он рвал на себе волосы и причитал: «Я же говорил, чтобы его не выпускали одного на улицу… Ведь там все сумасшедшие… И как можно было убить Георгиоса Первого, самого лучшего и милосердного из всех королей Греции…» Я едва его сумел утешить. Потом ему пришла в голову мысль, что он непременно должен отправиться в Афины и отомстить за убийство короля. Но вскоре он стал самым пылким поклонником Венизелоса.

Но вот с тех пор, как пришло письмо американца, он ходит весьма огорченный. Между греками произошел раскол, все семьи перессорились, каждая хочет заполучить этого американца.

— Какого американца? — недоуменно спросил профессор.

— Как, вы не знаете? Вы не в курсе событий? Погодите, я вам расскажу, это очень интересно.

И полицмейстер начал подробно излагать все, что было связано с интригующим письмом.

— Значит, вы полагаете, что эта история с американцем вполне серьезна? — внимательно выслушав все, спросил профессор.

В его уме завертелись фантастическим хороводом астрономические цифры, миллиарды долларов, щедро раздаваемые фондами Карнеги или Рокфеллера, сказочные богатства, завещанные на дело развития науки и процветания человечества.

— Кто знает! — заключил полицмейстер. — Поживем, увидим. Даже мне, совершенно не заинтересованному лицу, любопытно посмотреть, чем закончится вся эта история, от которой весь порт сошел с ума.

* * *

Парикмахерская опустела.

— Нику, я привел к тебе почетного гостя. Это доктор Ласку, профессор из Ясс. Вчера он побывал у Агопа, и тот с него живьем содрал кожу.

Нику Политик был весьма польщен. Он протянул профессору руку, предварительно вытерев ее чистым полотенцем.

— Мне очень лестно познакомиться с вами, и я весьма сожалею, что до меня вы угодили именно к Агопу, который по призванию мясник и уж вовсе не парикмахер. Прошу прощения, но господину профессору должно быть прекрасно известно, насколько опасны порезы летом, когда достаточно нескольких стрептококков, чтобы получить заражение крови… А тогда конец… Но у нас вы можете быть совершенно спокойны. Все дезинфицировано по американской системе.

Погрузившись в огромное кресло, которое можно было поднимать и опускать, и приняв почти горизонтальное положение, профессор попытался своими близорукими глазами рассмотреть в зеркале профиль парикмахера. Лицо оливкового цвета, нос в форме ятагана, грива черных, блестящих волос и огромные усы — гордость героя-повстанца… Все движения Нику были изящны. Передвигался он легко и только на цыпочках. Держался с достоинством в своей белой пикейной куртке и широких зеленоватых, цвета утиного яйца, брюках.

Полицмейстер, закурив вторую сигару, с удивлением разглядывал сплошные зеркальные стены.

— А ты полностью обновил парикмахерскую.

Нику Политик гордо промолчал.

— Современно, красиво. Но что толку, ведь прежней жизни как не бывало. А ведь у тебя было нечто вроде политического клуба. Спорили до хрипоты, читали газеты, пили кофе. А теперь…

— Пардон! Здесь парикмахерская, а не кофейня, — сурово и резко ответил хозяин.

— Полагаю, — продолжал полицмейстер, усмехнувшись, — что семейная ссора из-за американца не принесла ничего хорошего ни Стамати, ни тебе.

Вспыльчивый Нику Политик взорвался:

— Разве я в этом виноват? Какое он имеет право узурпировать брата моей жены?

Нику был вне себя. Он гордо откинул голову и, словно бросая кому-то вызов, посмотрел сверху вниз. Глаза его налились кровью, брови сошлись у переносицы.

— Мы еще посмотрим, кто кого. Я этого так не оставлю, пусть по уши влезу в долги… Мы что, из глиняной плошки хлебаем?.. Ишь как торопится, тьфу, старый шут!

Профессор замер в кресле. С салфеткой на шее и намыленными щеками, он следил в зеркале, как металась бритва в беспорядочно двигавшихся руках Нику.

«До чего разошелся, — думал он. — И какого черта понадобилось этому полицейскому затевать с ним разговор, когда он только что намеревался брить мне шею?»

Профессор сидел как на иголках, но не решался встать с кресла.

Вдруг из глубины помещения послышался протяжный вздох и занавеска, сделанная на восточный манер из нитей цветного бисера, заколыхалась.

Брови у Нику Политика сразу же расправились.

Мгновенно утихомирившись, он тихо прошептал:

— Это моя жена, Олимпия. Она очень нервная… Сегодня ночью у нее был приступ астмы… Это все от сердца… — И не успел он закончить фразы, как в дверях показалась сама Олимпия.

Брюнетка с голубыми глазами, весьма полная, она была одета в розовый капот с большим вырезом. Она слегка пришепетывала и прерывала свою жалобную речь долгими вздохами.

— Разве это справедливо, господин полицмейстер? Бедный мой брат Никола… старый вдовец с ребенком на руках… Кто же позаботится о нем, как не я, его родная сестра? Как это можно допустить, чтобы он попал в чужие руки?.. О-хо-хо! Пенелопа, моя свояченица, эта змея, водит за нос дурака Стамати…

Всхлипывая и заикаясь, она принялась подробно рассказывать, как двадцать лет они жили душа в душу, а теперь оказались на ножах.

* * *