Европолис

Но кто из них долгожданный американец, этого никто не мог угадать. При скудном вечернем свете пассажиры переходили от одного борта к другому.

Какой-то парнишка, стоявший в толпе на берегу, завопил во весь голос, указывая пальцем:

— Поглядите наверх, там на пароходе арапка!

Все взгляды устремились в одну точку.

— Негритянка, негритянка, — послышались голоса, и множество рук потянулось вверх, указывая на пароход.

Возле трапа, опираясь на поручни, виднелась изящная фигурка, вознесенная, как статуя, на высоту пароходной палубы. Коричневое лицо представляло яркий контраст с белой одеждой, окутывавшей ее с головы до ног. Вместо шляпы на голове у нее был какой-то странный тюрбан, завязанный так, что концы его выдавались вперед наподобие рожек. За спиной от легкого ветерка развевалась вуаль из серебристого муслина.

Толпа не сводила глаз с необычного и неведомого существа, которое внимательно смотрело вниз на человеческий муравейник, беспокойно кишевший на берегу.

Швартовка происходила медленно: мешал западный ветер.

— Слишком далеко бросили якорь, надо дать задний ход, — советовали одни.

— Слишком близко бросили якорь, нужно податься чуть-чуть вперед, чтобы корма приблизилась к берегу, — возражали другие. — И каждый чувствовал себя обязанным громко обсуждать все маневры лоцмана.

Раздавались громкие критические замечания, возникали жаркие споры, ведь греки прирожденные моряки, и каждый из них, помимо основной профессии, непременно является капитаном… корабля, катера или простой лодчонки.

Портовый врач с суровым видом поднялся на борт. Через несколько минут он появился у трапа с медицинским заключением в руках. Громко и торжественно он произнес сакраментальные слова, которые толпа ожидала, затаив дыхание:

— Все в порядке!

Первым бросился на пароход Ахилл Ксидиас — это было его право как старшего грузчика почтовых судов. У трапа с двумя туго набитыми чемоданами стоял слегка растерявшийся старичок небольшого роста. Ахилл набросился на него. Он вырвал у него чемоданы и, не выпуская их из рук, начал обнимать растерявшегося старика, тиская его в своих железных объятиях.

— Никола! Эх! Николаки! Ты! Не узнаешь, что ль? Да я же Ахилл! Твой двоюродный… — приговаривал он, чмокая его в обе щеки толстыми вывороченными губами.

Только оттертый другими родственниками, нахлынувшими на палубу, Ахилл оторвался от своего двоюродного брата Николы Марулиса.

Объятьям и поцелуям не было конца. «Николаки! Николаки!» — все время слышалось среди всхлипываний и восклицаний. Стамати, вытирая слезы, глубоко вздыхал. Олимпия причитала и заливалась слезами, как на похоронах. После родственников пошли друзья и все любопытные, которым удалось прорвать кордон. Все толкались, чтобы пощупать американца или хотя бы взглянуть на него поближе.

Совершенно сбитый с толку старик с влажными глазами никого не узнавал из окружавших его людей, задыхаясь в страшной толчее. Его подхватили на руки и так снесли на дебаркадер. Только тут он на мгновенье пришел в себя и стал растерянно оглядываться вокруг, словно что-то забыл на пароходе. Губы у него дрожали, и он все повторял никому непонятные слова.

— Багаж ищет, — подсказал кто-то из толпы.

— Здесь он, здесь! Пусть не беспокоится! — раздался глубокий надтреснутый бас, и с парохода спустился Ахилл Ксидиас, нагруженный чемоданами. За его спиной на трапе вдруг появилась стройная фигурка смуглянки, которую все видели на палубе, когда причаливал пароход.

— Эвантия! Эвантия! — оживившись, воскликнул старик и произнес еще несколько слов на непонятном языке. — Это моя дочь, — добавил он смущенно на ломаном греческом языке.

На миг воцарилось молчание. Удивленные взгляды устремились к пароходу.

Эвантия, оробев от такого количества глаз, рассматривающих ее, спускалась медленно, глядя себе под ноги.

Переступив последнюю ступеньку, она попала в объятия Олимпии, которая принялась ее целовать, не в силах вымолвить ни слова, потому что ее душили бурные рыдания.

Пенелопа властно, энергично работая локтями, пробилась вперед и, ласково обняв девушку за талию, решительно притянула ее к себе.

Девушка испуганно обернулась, не понимая, что же хотят от нее эти женщины, суетящиеся вокруг. С трудом она прокладывала себе дорогу среди людей, которые протягивали к ней руки, чтобы заключить ее в объятия. Она сошла на берег, прижимая к груди какое-то живое существо, завернутое в шерстяной платок.

— Это собачка!

— Да нет — кошка…

Ребятишки, сгорая от любопытства, вытягивали шеи, чтобы увидеть, что же это такое. Какой-то отчаянный мальчишка вздумал было пощупать зверька. И вдруг из узелка неожиданно высунулась взъерошенная мордочка со сверкающими, словно две блестящие бусинки, глазами. Испуганный мальчишка отдернул руки и в восторге закричал:

— Обезьянка! Это обезьянка!

— Арапка привезла обезьяну! — загалдели ребятишки, сделав радостное открытие.

Вся процессия двинулась в путь.

Уставший американец шагал тяжело, поддерживаемый под руки с одной стороны Стамати, с другой Нику Политиком.

Перед кофейней толпа остановилась в нерешительности.