Евротрэш

После того, как я ребенком отказался от своего намерения воспроизвести весь мир в масштабе один к одному из кубиков Лего – не только мой стол, кровать и ящик с конструктором, но и весь наш шале, и шале нашего соседа Мохамеда Аль-Файеда, село Гштад целиком и все окружающие горы, а также Швейцарию полностью и всё остальное тоже, я на следующем возрастном этапе, с тринадцати до двадцати семи лет, ежедневно делал макияж, используя косметику Коти, в особенности Airspun Soft, отчего кожа лица становилась, как мне казалось, чистой и гладкой.

Airspun Soft – это была такая рассыпчатая пудра для лица, иногда продававшаяся и в виде крема в банках. Она скрывала складки, морщины, прыщи и пятна, оставляя красивую, легкую, бархатистую безупречность. Airspun Soft можно было использовать для подчеркивания наиболее привлекательных черт и линий, для отдельных эффектов или, как я тогда делал, как основу, наносимую толстым слоем по всему лицу. Кроме того, я ежедневно с помощью пены для бритья зачесывал назад выкрашенные хной в темно-рыжий цвет волосы, потому что хотел выглядеть как Джон Фокс или Дэвид Силвиан в их ранние годы. Я носил бежевые джодхпуры и курил разноцветные, очень тонкие русские сигареты под названием «Собрание». Кроме того, я каждое утро делал три больших глотка «Одоля» и трижды в неделю выбривал подмышки до крови. В двадцать семь эта мания в одночасье прекратилась, потому что вышел мой роман «Faserland».

Дело в том, что в двадцать пять я решил написать роман от первого лица, вспомнил я, в котором намеревался внушить себе и читателю, будто я – ребенок из хорошей семьи, жертва обеспеченной заброшенности, эдакий сноб-аутист. Предполагалась доброжелательная карикатура, приправленная немецкой романтикой, как у Эйхендорфа в «Бездельнике», и французским юмором, как у Вольтера в «Кандиде». Рассказчик, то есть я, должен был слушать в основном Eagles, это я подглядел у Брета Истона Эллиса. Это произвело на меня тогда очень, очень сильное впечатление, потому что я, в смысле, настоящий я, терпеть не мог Eagles, потому что я же носил джодхпуры, красил волосы хной, подводил глаза кайалом, пудрил лицо Airspun Soft от Коти и терпеть не мог не только Eagles, но и людей, слушавших Eagles. И вот я писал тогда эту книгу, по вечерам, в однокомнатной квартире в гамбургском пригороде Оттензен, питаясь разогретой в духовке пиццей-багетом, хлебом с горчицей Кюне и равиолями из банки. В той самой квартире, кстати, в которую, когда я оттуда съехал, потому что она мне стала не по карману, въехал мой друг Олаф Данте Маркс, чтобы через несколько недель умереть там от СПИДа. Как бы то ни было, герой или его монологи, поскольку диалогов в этой книге нет, оказался до того убедителен, вспомнилось мне теперь, что читатели «Faserland» подумали, будто я и вправду тот, кто всё это пишет.

Как бы то ни было, сегодня был, похоже, подходящий день, мать еще не была пьяна, это начиналось, как правило, с полудня, иногда уже в одиннадцать, а иногда только в два. Случалось даже, что она не пила до вечера, пока не начинался тремор.

– Хочешь кофе?

– Да, п-пожалуйста, свари мне кофе.

Мягкой щеткой я причесал ей давно не мытые волосы. Я орудовал щеткой очень осторожно, мягко, и она прикрыла глаза, как будто ей было приятно; потом я защелкнул у нее на затылке янтарную заколку.

– Так хорошо, когда ты меня причесываешь.

– Да.

– Очень приятно, – сказала она.

А потом, когда я сварил кофе и мы сели, снова заструился вечный поток жалоб: что все ее обкрадывают, и почему я не хочу наконец поселиться у нее, чтобы предотвратить эти ежедневные кражи, делающие ее жизнь невыносимой – жизнь дамы, чье доброе имя, между прочим, может пострадать.

– Где, кстати, моя машина? – спрашивала она. – А в кофе ты добавил «Золотой ячмень», как я просила?

– Да, мама.

– Что да, машина или кофе?

– Твоя машина стоит себе спокойно в гараже.

– Прекрасно. Как только кантон Цюрих вернет мне права, мы поедем есть форель в Зильматт.

– Да, конечно. Я с большим удовольствием съездил бы туда с тобой, мама.

– Вам, детям, всегда слишком хорошо жилось. Тебе слишком хорошо живется. Всем слишком хорошо живется.

Она отпила кофе из чашки и взглянула на меня. Ее глаза были глазами моей матери и в то же время глазами безумной старухи.

– «Наслажденье в каждой чашке, аромат на каждый день», – сказала она. – Густав Павел без промашки создал «Золотой ячмень». «Золотой ячмень» – настоящий кофезаменитель! Знаешь, что это?

– Да, знаю.

Это было одно из ее постоянно всплывающих детских воспоминаний, рекламный стишок первых послевоенных лет. Когда ее отец, мой дед, отбыв свое в денацификационном лагере, получил возможность непосредственно применить навыки, полученные в руководстве рейхспропагандой, в рекламном агентстве Линтас, он там среди прочего придумал названия пены для ванн и геля для душа «Бадедас» и «Душдас». В это было просто невозможно поверить, если как следует вдуматься.