Евротрэш

Служащий потрогал бриллиантовую серьгу в ухе и невозмутимо спросил, устроят ли мадам шестьсот тысячефранковых купюр, а я внезапно вспомнил миллиардера Густава Дельбанко, с которым несколько раз встречался в компании моего отца в гостинице «Савой» в Лондоне. Дельбанко носил деньги и зубную щетку в нескольких полиэтиленовых пакетах из Вулворта; пахло от него мусором и дерьмом. Мой отец тогда сосватал ему картину «Грехопадение», которая впоследствии оказалась Рубенсом, а на нее он выменял «Падение Фаэтона», которое потом повесил у себя над камином в Сассексе.

Мать спросила, какая часть ее денег вложена в оружейное производство, и служащий, взглянув два-три раза на экран компьютера, распечатал ей цветную секторную диаграмму. Она взяла листок в руку, долго на него смотрела, а потом протянула мне. Половину диаграммы, голубую, занимали акции «Рейнметалла», а вторую половину, красную, акции «Эмми».

– Распорядитесь, пожалуйста, чтобы акции оружейного завода были превращены в деньги. Вот эти голубые, – сказала она. – Там, куда мы с сыном едем, нам будут постоянно нужны наличные. И не могли бы Вы вызвать нам такси?

– Да, мадам, – ответил служащий.

– А найдется у Вас этот, как его, полиэтиленовый пакет?

Тот протянул ей пакет, и она бросила туда стопку из шестисот тысячефранковых купюр. Так, наверное, делал и Густав Дельбанко. Никто бы в жизни не заподозрил, что этот человек, который выглядел и пах как бездомный, таскал с собой в полиэтиленовом пакете миллионы. Я подумал, что между деньгами и мусором и в самом деле есть корреляция, и пока мы шли к лифту, сообщил ей об этом.

– Это я давно знаю, – отозвалась она.

– Но связь прямая и непосредственная.

– Ты думаешь, я глупая, бессердечная старуха. Слушай. Мы раздарим эти деньги.

– Ты хочешь сказать, пожертвуем на благотворительность.

– Нет, нет, по-настоящему раздарим, раздадим, избавимся от них. Первым попавшимся людям, случайным. И ты мне поможешь.

– Я?

– Да, ты, кто же еще?

Что это стряслось с матерью? Мы дошли до лифта и поехали вниз, и я был очень удивлен и взбудоражен этой идеей. Мать внимательно оглядела себя в зеркалах по обеим стенкам и поправила волосы. Потом послюнила большой палец и стерла мне воображаемое пятнышко со щеки, и я не противился, хотя всегда терпеть этого не мог, а потом мы вышли на улицу и сели в такси, и водитель предупредительно распахнул перед ней дверцу – а как же иначе, подумал я. Он сложил в багажник ролятор и сумки, а я извлек из кармана пиджака выцветший буклет коммуны, взглянул на указанный там адрес и попросил водителя выключить счетчик и отвезти нас в Бернские Альпы, в Заанен.

– Да, поехали, – подтвердила мать. – Мы заплатим Вам тысячу франков. Да что уж там, две тысячи.

V

После несчастного случая в раннем детстве я боялся, что мне перережут горло. Этот страх преследовал меня десятилетия. Я никому не позволял трогать себя за горло, за шею впереди. От вида острого ножа, а в особенности бритвы, у меня подгибались колени, меня тошнило, если что-то подобное лежало рядом. Это была не какая-то преувеличенная чувствительность, а голый страх, глубоко засевшая паника перед тонкой острой молниеносностью лезвия. Даже порезать палец о край бумажного листа было отвратительно, но уж артерии нужно было предохранить во что бы то ни стало и никого к ним не подпускать; никому не позволялось трогать меня за шею, ни при каких обстоятельствах. Как бродячая собака, которую в детстве избивали железным прутом, и она навсегда усвоила, что хорошего от человека ждать не приходится.

Всё потому, что маленьким мальчиком я как-то бежал с бутылкой домашнего сидра по лесу за нашим шале, я нес эту бутылку с бугельной пробкой соседскому мальчику Рёльфи, крестьянскому сыну, который мне не особенно нравился, споткнулся о корень или что-то в этом роде, выронил бутылку, она разбилась, а я упал ладонями прямо на стекло, и осколок проколол мне артерию на запястье, я побежал домой, а кровь тонкой струей хлестала передо мной на лесную тропку. Я очень четко видел, как красная струйка брызжет из моего запястья в такт биению сердца на сосновую хвою, на темную лесную тропу, а потом на светлый гравий.

Дома в шале растерянная няня – родители были в отъезде – запихала меня в ванну и пустила на запястье горячую воду, отчего мне, разумеется, стало еще хуже, и только когда детская кровь забрызгала всю стену, зеркала и китайские шелковые ковры, она догадалась вызвать скорую, и меня повезли в кантональную больницу в Заанен, ту, где я родился, чтобы наложить шов на запястье. Недавно я посмотрел фильм Ханеке «Скрытое», вспомнилось мне сейчас, там ведь этот конец с бритвой. Так мне до того стало худо, я правда думал, что сейчас умру.