Евсения

— Что здесь такое? Любоня?! — предприняла я попытку докричаться до своей подружки. Та лишь мельком бросила на меня отстраненный взгляд, а потом, вдруг, развернулась всем корпусом. — Что происходит? — выдохнула со странной злостью в голосе, заставив меня отпрянуть. — Это ты у меня спрашиваешь?

— У тебя, — в ответ опешила я, с трудом узнавая сейчас в этой гневной фурии свою «смиренную овечку». — Любоня, с чего они сцепились?

— Это всё… — хватила она ртом воздух. — Это всё… Э-эх! Горите вы все синим пламенем! — и с прискоком развернувшись, бросилась наутек.

Я же, застыв пораженно лишь на долечку, рванула за ней следом, тут же позабыв про двух поединщиков:

— Ты куда?! Постой! — ну, теперь, только догонять…

В весь Любоня не понеслась. И, минуя огородные тылы, ее белый венок замелькал вдоль них, а потом на время исчез в огибающих овраг зарослях. Вот тут я по-настоящему струхнула — в овраге том не одна корова себе ноги ломала. А уж в таком состоянии, да при полной ночной темноте:

— Любоня!.. Ах ты… коза скакучая, — выдохнула с облегчением, зацепив глазами, мелькающее дальше по низине светлое пятно. — Ну, держись.

Однако нагнать ее получилось не сразу. Да ее еще с детства никто, даже из парней словить не мог. Потому «лететь» нам пришлось аж до самого «щербатого» орешника с Тихим в нем ручьем. Именно в этом журчащем убежище она и рухнула, решив присовокупить к родниковой воде еще и свою, из глаз. Интересно, чьей больше окажется?.. Да, тьфу на такие мысли! Она ведь, подруга моя…

— Любонь, — осторожно подсела я к усердно вздрагивающей всем телом девушке, упавшей в траву. — Любоня… Ну, ты чего это?.. Что там стряслось?

— Евся, отвянь! — с чувством выкрикнула та, продолжив душевные переливы.

— Ничего себе, — удивленно открыла я рот, услыхав от подруги собственное же, дриадское ругательство. — А вот не отвяну. Пока не расскажешь все, как есть… Любоня, ты ж меня знаешь?

— Евся, я тебя давно знаю, — оторвала Любоня, наконец, мокрое лицо от ладоней. — Ты моя люби-мая подруга. И я тебе счастья желаю… с ни-им, — набрав в грудь воздуха, взвыла она и снова ударилась в плач.

— Ну… спасибо, — растерянно буркнула я. — Да только, пустое все. Не сойдутся наши тропки. А вот ваши с…

— Да как это «не сойдутся»? — аж подскочила Любоня, ошарашено выкатив на меня глаза. — Он ведь такой… такой… самый лучший. И дрался за тебя.

— Любоня, это кто из-за кого дрался? — напротив, прищурила я свои. — Мне вот показалось, что ты была тому причиной. Что это тебя Русан к Стахосу приревновал. Что, впрочем, вполне оправданно, после твоих-то явных стараний.

— Я тому причина? — даже дышать перестала страдалица. — Да они из-за тебя сцепились. Чужак этот первый на него пошел, а Русан… Русан в долгу не остался.

— Любоня, ты часом не рехнулась?

— Ты сама рехнулась, от такого мужика отказываться. Ты вообще из их породы никого ни во что не ставишь, а он… он…

— … самый лучший, — эхом закончила я, сама уже мало, что соображая. — Подружка моя дорогая… любимая. Ты мне лишь одно скажи: кто из них двоих — «самый»?

— Русан, конечно, — недоуменно замерла та.

— Ага. А я-то здесь тогда причем? С какого боку репей?

— Как это, «причем»? Ведь он тебе люб. Я ж сама видала, как вы с ним и в лавке ювелирной перешептывались. И… мне сказывали, ты его водой родниковой специально из леса бегала поить. И всегда про него спрашиваешь. Да и у березы этой так друг с дружкой миловались, что даже меня… — вновь скуксилась она. — не за-ме-тили.

— Жизнь моя, пожухлый лист… — а что тут еще скажешь?.. Хотя… — Любоня, а ведь мы с тобой — две дурехи. Причем, беспросветные.

— Конечно, дурехи, — с готовностью согласилась та, но, все ж, решила уточнить. — А почему?

— Да потому, что, я себе уже мозг сломала, думая, как вас с гридом этим «каменным», свести. Я же вижу, что любите вы друг друга. Вот и измышляла всякие способы. И с сережками этими в лавке. Ведь это он тебе их тогда выбрал, а я лишь остальное подстроила. А со стороны, значит, все это выглядит, как… мое к нему домогательство?.. Ну и ты сама — не лучше, вздумала Русана ко мне ревновать. Не ожидала я от тебя такого, — потрясенно покачала я головой, глядя на, не менее красочное лицо девушки:

— Любит?.. Русан меня любит?

— Ага… Дуреха ты моя несчастно-счастливая, — бросились мы с Любоней в обоюдные объятия, сопровождаемые новым ручьем из слез…

Звезды сквозь орешниковые ветви то исчезали от легких порывов ветра, то вновь нам с подругой, лежащим сейчас на спинах, принимались подмигивать. И до конца этой волшебной, но самой короткой в году ночи было еще далеко. Хотя, все слезы уже были выплаканы и все признания сделаны. Оставалось, лишь просто лежать, пялясь в далекое тихое небо…

— … Ну и вот… А потом, когда он меня из той полыньи вытащил, то подарил свой заветный талисман — ключ. И сказал, что он будет теперь меня всегда охранять… Ну и потом, после того случая, Ольбег ему приказал везде меня сопровождать. Чтоб вдругорядь подобное не случилось, — со вздохом закончила Любоня и замолчала, не отрываясь от звезд.