Ежедневные заботы

Он обожал землю «отчич и дедич», свой народ, и от души уважал все другие. Таким он был и в жизни и в творчестве. Люди разных национальностей проходили через его рассказы, как сквозь чистилище, и выходили оттуда избранными и возвышенными — Мальцев, Чагатаев, Суфьян, Гершанович, маленькая Айдым…

Он дружил с Паустовским и Фраерманом, автором знаменитой «Дикой собаки Динго», и когда они втроем безголосо и проникновенно пели «…и мой сурок со мною», хотелось смеяться и плакать.

Он желал рая на земле. Его метафоры, может быть, и злонамеренно, принимают за формулы деизма. А он мечтал о рае свободного социалистического общества. Только ведь каждый писатель об одном и том же пишет по-своему.

Платонов жил нелегко. Не каждый в те суровые годы мог разглядеть в его «своем» наше общее. Но и то и другое было для Платонова незыблемым. Он создавал мир своих героев из первичных элементов — сердца, ума и воодушевления и писал, как если бы был его первым летописцем — эпически прекрасно и яростно.

«Джан» — душа, которая ищет счастья. Таково народное поверье туркмен. Вот сцена из одноименной повести.

«— Вы куда, — изо всех сил сказал Чагатаев.

Айдым заплакала на руках Мухаммеда.

— Возьми меня, Назар Чагатаев… Я не хочу в Афганистан: там буржуи живут.

Откуда она знает о буржуях?..»

Мухаммед увозил девочку в старый королевский Афганистан, как вещь, чтобы продать.

Платонов не дает победы злу. «Чагатаев больше уже не упал, торжественная сила жизни вернулась к нему, он поднял револьвер отвердевшей рукой и велел Мухаммеду остановиться». Герой Платонова стреляет в басмача, старого агента Джунаид-хана, и Айдым, дитя кочующего племени «джан», остается на советской земле.

Так и творчество Платонова остается на советской почве, несмотря на старые удельные раздоры в критической среде. Когда-то хмурые догматики считали «платоновского человека» сосудом скверны, теперь находятся охотники произвести тех же героев в «человеков божьих». А они между тем были советскими людьми, выхваченными из толщи народной по влечению его сердца к «человекам» чистой души, — и тем, кто спокойно несет на своих плечах поклажу жизни, и беспокойным искателям хорошей доли для всех.

Жизненные грозы не пугали писателя: «Из плохого положения можно тоже хорошее сделать, это смотря как взяться за работу». Или так: «Надо сделать победу из работы и боя». А еще и так: «Без меня народ неполный».

Не все, созданное Платоновым, равноценно. Не все его герои действуют на главных направлениях движения нашего общества. Но великое время не имеет права на высокомерие. Не одинакова роль людей в революционном процессе. И тот, кто честно обдумывает свое житье, чье сердце готово открыться заботам об общем благе, не так уж далек от мысли Зворычного из платоновской повести «Сокровенный человек»: «Коммунизм — не власть, а святая обязанность».

Советское пульсировало в крови Платонова. Он был плоть от плоти русского рабочего и революционной интеллигенции. Его разнообразная публицистика и критические статьи открыто и прямо выражали общественное кредо автора.

Отправляя в очередную командировку на фронт Андрея Платонова и заглядывая в тематический план газеты, я спросил:

— Ладно, а о чем бы ты сам хотел написать, по душе?

— Я? — задумался Платонов, кашлянул, застеснялся. — По душе? Я написал бы про присягу.

— Хорошо, — сказал я, отложив план. — Езжай и пиши о чем хочешь.

Очерк Андрея Платонова «Присяга», напечатанный в «Красной звезде» 25 июня 1943 года, поразителен. Он написан словами простыми, в таком удивительном сочетании, при котором каждому из них возвращается первородный смысл, и все вместе твердо, мудро, нежно. Наверно, только так и нужно писать о таких высоких событиях, как присяга молодых бойцов. Вот что говорит им в очерке Платонова капитан Константин Чепурной:

«— Присяга — это клятва нашей Родине, это клятва ее верных сынов, что они сберегут ее живою, даже ценой своей жизни, но я надеюсь, что вы сумеете сберечь нашу Родину не только ценой своей жизни, а ценой гибели врага, и это будет полезней, а наша Родина рада будет сохранить каждого своего сына живым. Так не пощадим врага, отвоюемся как следует умелой рукой и твердым сердцем и останемся жить на свете честными солдатами, которые не убоялись смерти и уничтожили своим оружием врага».

Так он писал о присяге.

Иногда Платонов недомогал, но объяснял свое покашливание першеньем в горле, табачным дымом. В конце войны открылся мне — он был тяжело болен. Мы выхлопотали ему путевку в военный санаторий. Теперь уже не помню названия этого лечебного учреждения, знаю только, что было оно не столь уж далеко от Москвы, а может быть, в соседней области. За день или два до его отъезда мы с ним сидели у меня, прощались. Он не хотел уезжать и сделал еще одну попытку отказаться от санатория:

— Право, неловко! Война еще не кончилась, а я в санаторий… Не по душе мне эта затея!

— Считай, что ты ранен. Если бы не фронт, не было бы твоих простуд, обострения.

— Словами все можно оправдать. Но ведь и душа не безмолвствует. А она мне говорит другое: не туда едешь, поворачивай на фронт.