Ежегодный пир Погребального братства

Кстати, прочел тут в местной газете «Новая республика» любопытную историю: в окрестностях Мелля объявился убийца-зоофил — насилует коз, а потом душит. Животноводы и жандармерия юга департамента сбились с ног. Странно читать «изнасилование» применительно к козе. По словам ветеринара (опрошенного газетенкой), коза может даже получать удовольствие от процесса, хотя — цитирую — «размер полового органа человека сравнительно мал для размеров влагалища этого вида парнокопытных». А может, зоофил экипирован не хуже козла. Ужасно скабрезно, но дико смешно. Я даже чуть взбодрился. Свихнуться можно, чего только не найдешь в местных газетах. Буду чаще брать их у Матильды. Теперь уборка и аперитив у Томаса, пора сменить парадигму. К тому же мне обязательно надо переговорить с ним про фургончик.

13 января, продолжение

Только вернулся из кафе, «Дебри науки» сверкают, как новенькая монета, любо-дорого смотреть. Хорошие новости: Томас продаст мне свой старый «рено» за символические 100 евро. К тому же возьмет на себя техосмотр и переоформление ПТС, с меня только страховка. Фургончик ничего себе, не первой молодости, но на ходу. Симпатичного желтого цвета, как почтовые фургоны. Передний бампер вогнут, кое-где ржавчина, но по такой-то цене, чего уж… Всего два посадочных места, но кого мне возить на эксурсию — непонятно. Единственный недостаток: воняет. Странное дело, невероятно смердят и сиденья, и багажник. Томас хохотнул, мол, полевка где-нибудь сдохла внутри или что-то в этом роде, — не бойтесь, выветрится. Не знаю, так это или не так, но шибает неслабо. На полу пятна чего-то черного и довольно мерзкого: кровь? Трудновато представить себе Томаса, проводящего в почтовом фургончике сатанинские ритуалы и свершающего жертвоприношения. Ладно, ведро-другое хлорки — и все как рукой снимет. Через два дня я смогу распроститься с Попрыгунчиком и слетать к морю. В Ла-Рошель, например. Или в Вандею. Хоть какое-то занятие. Потому что, будем откровенны: я десять дней не прикасался к диссертации.

ПЕСНЯ

Антуан наблюдал — как случалось каждое утро — и видел столь же ясно и саму Рашель, и ее маленькие хитрости: платье с кринолином, зонтик в правой руке, корзинку в левой, улыбку на губах и песню на устах. Ее ослепительную красоту. Хитрости, потому что в начале лета Рашель всегда появлялась в тот же час и тем же манером; неторопливо поднималась от ступеней городского рынка до ратуши; минуя Дом научного сообщества и приветствуя ученых мужей, если они там случались, наклоном омбрельки; сворачивала на улицу Трибунальную, медленно шла вдоль Дворца правосудия, потом уходила влево на улицу Турникет до церкви Нотр-Дам и огибала ее по кругу; затем по улице Курии двигалась до казармы жандармерии на улице Сосновый Холм, в конце ее выходила к пересечению с дорогой, ведущей на запад, в сторону Рибрея. Спускалась к реке и оттуда шла назад, минуя сады префектуры и замок, на улицу Бриссон к городскому рынку — там кивала мясникам, торговцам молоком и утренним уловом рыбы и снова отправлялась вверх по улице Гражданской мимо ратуши в центр города — и далее по кругу. Этот обход, совершаемый элегантной походкой молодой женщины, с остановкой для каждого встречного и переходом улицы всякий раз, как того требовала ситуация, занимал добрых три четверти часа, отмечал про себя Антуан, и составлял ее занятие по рыночным дням с девяти утра до полудня, то есть, подсчитывал Антуан, шесть или семь кругов за утро. Иногда в конце дня, когда состоятельные горожане выходили к реке освежиться, она шла вдоль Севра до ботанического сада; чудесная была прогулка, мимо бликов воды, рядов роз и глициний, нарциссов и сирени. Рашель продавала цветы; пышные букеты живых цветов летом, великолепные букеты сухих цветов зимой.

Мастерская Антуана находилась на углу площади Трибунала, так что он мог сколько угодно разглядывать Рашель, попутно латая галоши и сверля дыры в ботинках разных дамочек. Антуан не знал арию из Галеви «Рашель, когда бы не Господь…», иначе пел бы ее весь день за работой. Он не осмеливался заговорить с Рашель, разве что поспешное «здрасте», когда она проходит мимо его лавки. Антуану довольно было смотреть. Он знал в ней все — и тонкую талию, и пышную грудь, и стройные лодыжки в оправе черных ботильонов, и на прекрасном лице — глаза, прямо как на картине в музее. Но даже не изумительное тело Рашель, а ее голос больше всего будоражил бедного Антуана. Тембр уникальный, грудной, мелодично-грубоватый. Антуан иногда слышал, как она напевает, проходя мимо его окна, — ему так хотелось, чтобы она пела для него каждое утро, каждый вечер, и неважно, что она будет рассказывать, потому что с таким голосом можно говорить что угодно: Антуан слушал бы как зачарованный.