Ежевичная водка для разбитого сердца

– Да, я думаю, это серьезно, – кивнул Никола. – Мы уже несколько раз встречались… я, собственно, не хотел вам говорить, пока сам не убедился…

– Кто она?

– Ее зовут Сьюзен.

– Сьюзен? – переспросила Катрин, как будто Никола сказал «Носферату» или «Клоун Кики».

– Да, – ответил Никола. И, поколебавшись, добавил: – Ей сорок восемь лет.

У нас с Катрин отпала челюсть. Я все же ухитрилась посмотреть на нее, чтобы убедиться, что она не свалилась со стула, потом повернулась к Никола.

– Сорок восемь? – повторила я, не веря своим ушам.

– Ну да, я знаю… кажется, будто совсем старуха, но она в суперской форме. Она… она правда очень хорошая. У нее маленькая булочная тут по соседству, и…

– О боже мой, – вздохнула Катрин, – так это мадам из экологической булочной?

Я тоже вспомнила лавочку, где продавали хлеб из цельных зерен, и работавшую там женщину, англоговорящую с безупречным французским, в самом деле, отнюдь не выглядевшую на сорок восемь.

– Но… когда? – спросила Катрин. – Как? Когда?

И Никола рассказал нам о встрече со Сьюзен. Мне странно было слышать, как он говорит о своих сердечных делах со сдержанностью и стыдливостью, которых я за ним не знала. Мы не дружили, когда он жил с матерью Ноя, поэтому я свыклась с мыслью – в сущности абсурдной, – что Никола и любовь несовместимы. Однако именно это чувство возникло между ним и Сьюзен. Она сама, объяснил он нам, заговорила с ним как-то утром. Он каждый день проходил мимо ее магазинчика, когда шел с Ноем в школу и обратно, и однажды она поздоровалась с ним. Они поболтали, потом выпили вместе кофе, потом вина, затем поужинали. Его тянуло к этой красивой женщине без комплексов, ее – к этому забавному парню на двенадцать лет ее моложе, в общем, история самая банальная.

Но Катрин, похоже, так не считала.

– Нет, я опомниться не могу, Нико, я опомниться не могу, – причитала она, и, судя по ее огромным вытаращенным глазам и пафосным жестам, действительно не могла опомниться. Я все ждала, когда, после очередного стакана, она скажет наконец: «А как же я?», но Никола предвосхитил этот грустный вопрос – он взял ее за руку и, пока она продолжала бормотать свое: «Я опомниться не могу», сказал: «Я никуда не ухожу, Кат. У Сьюзен две дочки, у меня Ной, будем так, встречаться, посмотрим, как сложится, но я никуда не ухожу, поняла? Я остаюсь дома с тобой».

Я слушала их, глубоко тронутая чувством долга Никола. Мне никогда не приходило в голову за все годы знакомства, что они наверняка чувствуют ответственность друг перед другом и что это не всегда просто. Катрин, услышав Никола, кивнула, как послушная девочка, и почти простонала:

– Ох, братец…

– Я хотел бы вас с ней познакомить, – сказал Никола. Он просил у нас разрешения, это было в высшей степени лестно и очень трогательно. Катрин снова кивнула, а я ответила:

– Ну да, конечно… Можно я скажу, что тоже не могу опомниться?

– Эх, – вздохнул Никола. – Я сам не могу опомниться.

– Ной в курсе?

– Нет еще. Но скоро будет в курсе, если все пойдет хорошо.

Он улыбался. Он не пребывал, как моя сестра, в состоянии почти мучительного блаженства, но, пожалуй, сиял.

– Вот гадство, – разозлилась я, – все сияют.

– Я не сияю! – буркнула Катрин.

– Да, правда. Спасибо, котик.

Мы взялись за руки, как старые супруги.

– Тебе-то жаловаться не на что, – сказал мне Никола. – Ты что-нибудь решила?

– Нет. Нет, и с сегодняшнего дня я ухожу в неприятие действительности. Ничего не буду решать. Моя четырнадцатилетняя сестра счастливее в любви, чем я, сорокавосьмилетние женщины не комплексуют, встречаясь с тридцатишестилетними парнями… Ясное дело, все умнее меня в сердечных делах, так что – на хрен! Пусть Одреанна или Сьюзен подскажут мне, что делать, а я ничего решать не буду.

– Боюсь, это будет непросто, – обронил Никола.

– Как это?

Он указал на тротуар, по которому шел Максим, красивый, улыбающийся предвечернему солнцу. Я повернулась к Никола, меча глазами громы и молнии, но тот жестом дал мне понять, что он тут ни при чем. Я снова развернулась на стуле и посмотрела на приближающегося ко мне Максима. И не успел он еще подойти, как я поняла, что тоже улыбаюсь.

Глава 18

Телефон зазвонил, когда я ставила последнюю точку в автобиографии юного гаспезианца, покорившего сердца провинциальных домохозяек своим золотым голосом и невинным видом. Убедившись, что звонит Катрин, я ответила мрачным «м-мм» тоном, ставшим для меня привычным уже с неделю.

– Сегодня вечером в восемь в ресторане, тебя устраивает? – спросила Катрин.

– М-мм.

– Я могу за тобой зайти, придем вместе…

– М-мм.

– В полседьмого у тебя?

– М-мм.

– Я принесу водки, хорошо?

– М-мм.

Терпение Катрин поражало меня до глубины души, и я даже спрашивала себя: не потому ли еще дуюсь, что мне интересно, где же его предел? Прошла неделя после «возвращения Флориана». Всего семь дней, так мало в масштабах жизни, но бесконечно долго, если провести их в неприятии действительности, лукавстве и смутном отвращении к себе.