Ежевичная водка для разбитого сердца

Я рассказала все до мелочей, так здраво и так точно, что сама удивилась. А он слушал меня очень внимательно, реагировал именно когда надо и как надо и главное – ни разу ни в какой момент в нем не мелькнуло жалости ко мне. Конечно, ему было за меня горько, но он явно не считал, что я достойна жалости, и за это я была ему очень благодарна.

– Короче, ты понимаешь, – сказала я, – мне еще и за это стыдно. Это был ночной звонок пьянчужки, страдающей от несчастной любви. Хуже не придумаешь.

Максим улыбнулся:

– Это верно. Не скажу, чтобы я был доволен.

Я тоже улыбнулась ему:

– А ты… тебе когда-нибудь бывает тревожно? Не по себе? Хоть иногда?

Он рассмеялся, показав красивые белые зубы:

– Ну да. Часто.

– Что-то не верится.

– Тем лучше.

– Потому что это не вписывается в образ.

– Какой образ?

– У тебя вид, будто тебе всегда так… хорошо. Хорошо с самим собой.

– Господи, – удивился Максим, – с какими же людьми ты имела дело?

– Что ты хочешь сказать?

– Я не понимаю, – ответил он, вставая и направляясь в кухню, – с какими людьми ты имела дело, если удивляешься, что кому-то просто комфортно жить…

Я помолчала, не поднимаясь с дивана. Это был хороший вопрос, вопрос, на который в моем состоянии и хвостик ответа было не поймать, поэтому я предпочла сосредоточиться на пляшущих в солнечном луче пылинках.

– Как ты думаешь, можно позаимствовать у Ноя хлопья? – крикнул Максим из кухни.

– Это не Ноя, это Нико… Ну да, бери… – рассеянно ответила я.

Вопрос Максима не давал мне покоя, мягко перекатываясь в моей голове. Вчерашние слова Флориана переплелись с многочисленными ответвлениями, образовав замысловатое созвездие, которое я лениво разглядывала издалека, как смотрят на звезды летним вечером. Мне придется к нему приблизиться, я это знала, или хотя бы рассмотреть его более вдумчиво через какой-то внутренний телескоп, но я трусливо оттягивала этот момент. Все равно мне не хватало энергии, чтобы предаваться самоанализу в какой бы то ни было форме. Лучше было, забавы ради, искать космические метафоры для моего состояния духа.

– Держи, – сказал Максим, протягивая мне мисочку, в которой плавали хлопья в подернутом желтизной молоке. – Не яичница Гаспара, но должно помочь.

Я поблагодарила его улыбкой. Подсахаренное молоко показалось мне сладким лекарством.

– А у тебя была когда-нибудь большая несчастная любовь?

Максим как будто задумался.

– Я полагаю, ответ будет «нет», если над этим надо думать.

– Действительно, – кивнул он, – я никогда… – он постучал по деревянному столику у дивана. – Мне никогда не доводилось переживать то, что пережила ты.

– Тебя никогда не бросала девушка?

– Если не считать Мелани Кампо в третьем классе. Она сказала, что я ее возлюбленный, мы держались за руки целых два дня, а потом она ушла к моему лучшему другу. – Максим карикатурно вскинул сжатый кулак. – Оливье Гуэн… Я до сих пор ему не простил… – Он улыбнулся мне. – Но кроме жестокой измены Мелани Кампо… нет, мне повезло. Но несчастья у меня были.

Я с сомнением подняла бровь. Тот, кто не пережил того, что переживаю я, казалось мне, не страдал! И я осознала, что смотрю на него чуть ли не свысока, как будто хотя бы в этом его превосхожу: у меня есть несчастная любовь. Еще немного, и я скажу ему самодовольным тоном: «Кому ты говоришь о несчастьях, дружок?»

– Девушка, о которой я тебе говорил тогда, у Гаспара, – продолжал Максим, не обращая внимания на мою обвиняющую бровь.

– Та, чокнутая?

– Нет, – терпеливо объяснил Максим, – не Марианна. Та девушка, с которой я был, когда начал писать детективы. Которая терпела меня восемь лет, пока я мнил себя новым Рембó.

– Никак не меньше?

– Надо метить высоко, ты не находишь?

Я покачала головой. Сама я никогда не метила высоко, тем более на такие вершины, как Рембо. Я даже испытывала что-то вроде недоверия с легкой примесью презрения к профессиональным амбициям. Хорошая тема, подумалось мне, для Жюли Вейе.

– В общем, – продолжал Максим, – это я ее оставил. Один из нас давно должен был это сделать, все было из рук вон плохо, но мы так крепко любили друг друга, что оставались вместе. Но парой мы больше не были. Привязались друг к другу, привыкли… Скучно, да?

Я пожала плечами. Держалась ли я за Флориана, потому что привязалась к нему? Привыкла? Отчасти – да. Но тут было и нечто большее, по крайней мере, так мне казалось.

– Короче, я ушел, – сказал Максим, – и это разбило мне сердце. – Я вспомнила слезы в его глазах, в то утро, у Гаспара, когда очень личное страдание Марианны причинило ему боль. – Это, пожалуй, не сравнить с твоей историей, – добавил Максим. – Но в моем списке бед это – несчастная любовь. Ведь… нам всегда хочется, чтобы это не кончалось, правда?

Я смотрела на него и молчала. Боялась, что заплачу, если открою рот, или наговорю глупостей типа: «Да, но у меня это правда не должно было кончиться».

– Я часто задаюсь вопросом, – сказал Максим, – есть ли люди, которые… которых не подкашивает конец их связей. Есть ли такие, что считают это частью игры.

Я вспомнила Флориана, каким он был вчера, спокойного и рационального, несмотря на нервозность.