Ежевика в долине. Король под горой

Лесли села на диван, она тоже лила слезы. Так часто бывает: дети и матери вместе рыдают, стоит одному из них начать.

– Бедный мой сыночек, конечно, ты боишься, – она причитала, сморкаясь. И ее речь упиралась в белый сатиновый платок, в перчатку, в ладонь. Приглушенное причитание походило на древний обряд плакальщицы. Словно Илия умер, лежит здесь на диване, а она его оплакивает. Он подумал, что дух Эльфреда действительно может разделить с ним его тело. «Никто даже не знает, как это должно произойти». И тогда кошмар будет длиться столько: несколько декад человеческой жизни, проведенной как собственные поминки. Он представил далекие земли, высокие горы, могучие армии, которые ему придется наблюдать перед собой, – и все это величие Илии никак не касалось.

– Мальчик мой, родной, Илюша, – обращение из ее родного языка вернуло Илию в гостиную дома. Она называла его так редко, давно, в самом детстве и шепотом. Стеснялась этой формы имени так же, как и своего настоящего. Лесли продолжила: – Как я измучилась. Я постоянно думала, что можно сделать. Спрятать тебя от всех? Оттянуть день, когда это случится? Я думала, что могу держаться и поддерживать тебя. Ведь тебе нужны силы, чтобы все пройти… чтобы.

Она разревелась. Просто выла в сырую ткань платка. От надрывного женского плача Илия притих. Сел рядом на софу.

– Что мне делать, мама?

– Прожить жизнь так, как тебе хочется. Успеть все сделать… до того, – она повернулась к сыну.

– Ты говоришь со мной так, будто я смертельно болен. – Она помотала головой. – Мне не нужен опиум.

– И у меня нет лекарства. Мне жаль, дорогой, мне так жаль…

– Но я не умираю. И я не болен, – решительно заявил Илия. – Зря я приехал.

Не хотелось хлопать дверьми, собирать в ночи вещи, будить Тристана и сбегать. Дома не должно быть так плохо, чтобы сыновья подумывали отбывать первым поездом на войну. Восемнадцать лет – прекрасный возраст, чтобы сесть на «Рэнк Фрэнк» и уехать, не оставив записки. Роскошь бунта для тех, у кого много времени. Но вдруг у Илии его совсем не оставалось?

Антракт

На улице играл струнный квинтет. Пять музыканток были одеты в мужские концертные костюмы-тройки и фетровые котелки. Привычная картина в тылу: вокруг значительно больше женщин, нежели мужчин. Илию неприятно поражал этот неестественный перевес. Хотя в отпуске он сам чаще встречался с высокопоставленными лицами, подавляющая часть которых были мужчинами, учительницы, продавщицы, экскурсоводы, распорядительницы в кафе и кинотеатрах, машинистки, служащие банка, заводские рабочие – почти все они были женщины.

Илия рос в мире, где его ровесники не знали такой беды. Девушкам всегда находились партнеры для танцев, а шкафы перед раздевалками были поделены поровну между мальчиками и девочками. Правда, когда потребовалось найти гувернера для Илии, это представилось возможным только благодаря рекомендациям друзей министра, и тот учитель оказался молодым. В поколении старше сорока было гораздо больше женщин.

Сейчас, когда Илию почти обманом бывшая преподавательница затащила на вечер встречи выпускников буквально на час, он увидел реальность, настигшую вчерашних школьников. Парней не было. Не явился никто, кроме Илии, и не оттого, что им не нравились сентиментальные мероприятия, а потому, что все они находились на фронте или их уже не было в живых. Илия спросил Стефани, где Роб. Она назвала городок на Новом фронте, поведала, что они поженились в его единственный отпуск, и погладила свой округлившийся живот. Илия сердечно поздравил ее. Рука Стефани с мозолями на верхних фалангах и не отмывающимися чернилами под ногтями, лежащая поверх рассыпанных в мелком узоре маргариток на бежевом платье, показалась далеким маяком простой неприхотливой жизни, мимо которой проплывал Илия. Он мог только взглянуть на свет вдалеке и продолжить свой путь, отягощенный бурями и штормами. «Напиши ему, я поздравляю вас!»

Он сбежал со спонтанного девичника, протиснулся сквозь жернова шуршащих друг о друга юбок в медленных танцах, честно сославшись на съемки у мадам Поузи. Экстравагантная режиссер была самой знаменитой из кинематографистов на всем Абсолюте. От нее пахло тяжелыми духами, крепкими сигаретами и театральным закулисьем. Мадам была одновременно царственной и угловатой. Даже фасоны одежды стремились сохранить и приумножить выразительную геометрию ее фигуры. Грубоватые мещане не любили ее богемный шлейф струящихся тканей и элегантных скандалов настолько же, насколько боготворили ее шедевры. Илия не удивился тому, что биографический фильм о преемнике поручили ее команде.

– Илия Гавел, – пропела она по слогам. – Что же мне с тобой делать?

Она оценивающе рассматривала каждую часть его образа, иногда бесцеремонно одергивая хлястик его ремня или лацканы.

– Министр культуры и просвещения настоятельно подсовывал мне сценарий со взятием окопного городка и… ну, вроде подвигом.

– Фу. Бездарно, – оценила она и поджала губы. – Нет. Людей уже тошнит от войны. Покажем тебя живым человеком.

– Ясно. А как это?