Ежевика в долине. Король под горой

Илия подумал, что он носит эти вопросы в себе всю жизнь, и сам умоляюще посмотрел на Джорну. Пусть она сжалится и расскажет все, что ведает.

– Ты – почти что копия отца, только бледный и тощий, как мать. И кровь Розины сгладила острые черты Труверов. Они и сами, что резные куклы со своими длинными носами, широкими ртами, выразительными лбами и подбородками, кудрявые и долговязые. Мать тебя украсила, – оценила Джорна, приглядываясь ко всем тонкостям, что описывала. – Что же до агнологов – я сразу скажу, что не знаю. Думаю, в одну из отлучек Оливье в нем узнали сына лучшего кукольника, директора цирка чудес, и вцепились в него зубами. По крайней мере, он знал, куда им идти и чем заниматься в Эскалоте. И я говорю не о поместье Труверов и том заброшенном хозяйстве, что оставил Бартеломью. Об их смерти, я уже сказала, ничего не знаю. Не имею даже подозрений. Это прошлое, а я в него не смотрю.

В разговоре повисла пауза, вовсе не тяготящая его участников. Напротив, каждый обдумывал сказанное. В этот вечер было больше слов, чем за весь последний фронтовой месяц. В Гормовой долине продолжалась своя жизнь, даже если не брать в расчет незаметный Трините. Роились насекомые, полевые грызуны нет-нет да сновали между норами, стаи птиц возвращались в гнезда. Илия иногда вскидывал голову, провожая очередной клин журавлей или грачей, летящих на север. Как хорошо, что не одному ему нужно в этот нелюдимый пугающий край. Там стыло, но должно быть, сухо из-за ветров. Военно-полевая форма не высыхала за день. Исподнее тоже всегда было неуютно-влажным, даже если выдавался привал в солнечный день, и вещи случалось просушить. От прелой ткани болело все тело – и натертая швами кожа и уставшие от влаги и холода кости. Последний раз Илия смотрелся в маленькое зеркало общего лагерного умывальника в день перед выходом в поход. Его фотографировали, и он пытался привести себя в подобающий королевскому преемнику вид. С тех пор он изрядно испачкался, зарос пушком, который самонадеянно называл щетиной, и единственное отражение своего состояния мог разглядеть только в Тристане, который претерпевал все то же, что и он. Значит, был с ним в одной поре. Впрочем, чопорную Джорну с ее идеальным пучком седых волос и черным сдержанным убранством их облик ничуть не смущал. Или же ей доставало вежливости скрывать свое недовольство.

– Какой дар был у моей матери? – неожиданно подал голос Тристан, отчего Илия, совсем погрязший в своих наблюдениях, встрепенулся.