Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

недавно, во время редактирования мужем журналов "Время" и "Эпоха", вели с

ними ожесточенную борьбу {9}. В составе редакции находилось несколько

литературных врагов Федора Михайловича: Михайловский, Скабичевский,

Елисеев, отчасти Плещеев {10}, и они могли потребовать от мужа изменений в

романе в духе их направления. Но Федор Михайлович ни в коем случае не мог

поступиться своими коренными убеждениями. "Отечественные же записки", в

свою очередь, могли не захотеть напечатать иных мнений мужа, и вот при первом

сколько-нибудь серьезном разногласии Федор Михайлович, несомненно,

потребовал бы свой роман обратно, какие бы ни произошли от этого для нас

печальные последствия. В письме от 20 декабря 1874 года, беспокоясь теми же

думами, он пишет мне: "Теперь Некрасов вполне может меня стеснить, если будет

что-нибудь против их направления... Но хоть бы нам этот год пришлось

милостыню просить, я не уступлю в направлении ни строчки" {11}. <...> В начале февраля Федору Михайловичу пришлось поехать в Петербург 12

и провести там две недели. Главною целью поездки была необходимость

повидаться с Некрасовым и условиться о сроках дальнейшего печатания романа.

Необходимо было также попросить совета у профессора Кошлакова, так как муж

намерен был и в этом году поехать в Эмс, чтобы закрепить столь удачное

прошлогоднее лечение. <...>

С чувством сердечного удовлетворения сообщал мне муж в письмах 6-го

{13} и 9-го февраля о дружеской встрече с Некрасовым и о том, что тот пришел

182

выразить свой восторг по прочтении конца первой части "Подростка". "Всю ночь

сидел, читал, до того завлекся, а в мои лета и с моим здоровьем не позволил бы

этого себе". "И какая, батюшка, у вас свежесть". (Ему всего более понравилась

последняя сцена с Лизой.) "Такой свежести в наши лета уже не бывает и нет ни у

одного писателя. У Льва Толстого в последнем романе лишь повторение того, что

я и прежде у него же читал, только в прежнем лучше". Сцену самоубийства и

рассказ он находит "верхом совершенства". И вообрази, ему нравятся тоже

первые две главы. "Всех слабее, говорит, у вас восьмая глава, - тут много

происшествий чисто внешних", - и что же? Когда я сам перечитывал корректуру, то всего более не понравилась мне самому эта восьмая глава, и я много из нее

выбросил" {14}.

Вернувшись в Руссу, муж передавал мне много из разговоров с

Некрасовым, и я убедилась, как дорого для его сердца было возобновление

задушевных сношений с другом юности. Менее приятное впечатление оставили в

Федоре Михайловиче тогдашние встречи его с некоторыми лицами литературного

круга {15}. Вообще, две недели в столице прошли для мужа в большой суете и

усталости, и он был донельзя рад, когда добрался до своей семьи и нашел всех нас

здоровыми и благополучными.

На этот раз он ехал в Эмс с большою неохотою и мне стоило многих

усилий уговорить его не пропустить лето без лечения.

<...> Но кроме чрезвычайного беспокойства о детях и обо мне, Федора

Михайловича мучила мысль о том, что работа не двигается и что он не может

доставить продолжение "Подростка" к назначенному сроку. В письме от 13-го

июня Федор Михайлович пишет: "Пуще всего мучает меня неуспех работы: до

сих пор сижу, мучаюсь и сомневаюсь и нет сил начать. Нет, не так надо писать

художественные произведения, не на заказ из-под палки, а имея время и волю. Но, кажется, наконец скоро сяду за настоящую работу, но что выйдет, не знаю. В этой

тоске могу испортить самую идею" {16}. <...>

Из нашей жизни за 1876 год запомнила одно маленькое недоразумение,

очень взволновавшее моего мужа, у которого дня за два, за три перед тем был

приступ эпилепсии. К Федору Михайловичу явился молодой человек, Александр

Феодорович Отто (Онегин), живший в Париже и впоследствии составивший

ценную коллекцию пушкинских книг и документов. Г-н Отто объявил, что друг

его, Ив. С. Тургенев, поручил ему побывать у Федора Михайловича и получить

должные ему деньги {17}. Муж удивился и спросил, разве Тургенев не получил

от П. В. Анненкова тех пятидесяти талеров, которые он дал Анненкову для

передачи Тургеневу в июле прошлого года, когда встретился с ним в поезде по

дороге в Россию. Г-н Отто подтвердил получение от Анненкова денег, но сказал, что Тургенев помнит, что выслал Федору Михайловичу в Висбаден не пятьдесят, а сто талеров, а потому считает за Федором Михайловичем еще пятьдесят. Муж

очень взволновался, предполагая свою ошибку, и тотчас вызвал меня.

- Скажи, Аня, сколько я был должен Тургеневу? - спросил муж,

представив мне гостя.

- Пятьдесят талеров.

- Верно ли? Хорошо ли ты помнишь? Не ошибаешься ли?

183

- Отлично помню. Ведь Тургенев в своем письме точно обозначил,

сколько тебе посылает.

- Покажи письмо, где оно у тебя? - требовал муж.

Конечно, письма под рукой у меня не было, но я обещала отыскать его, и

мы просили молодого человека заглянуть к нам дня через два.

Федор Михайлович очень был расстроен возможною с моей стороны

ошибкой и так беспокоился, что я решила просидеть хоть всю ночь, но найти

письмо. Беспокойство мужа передалось мне, и мне стало казаться, не произошло