Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

беречь меня. Отослав детей, Федор Михайлович благодарил меня за счастье,

которое я ему дала, и просил меня простить, если он в чем-нибудь огорчил меня.

Я стояла ни жива ни мертва, не имея силы сказать что-нибудь в ответ. Вошел

доктор, уложил больного на диван, запретил ему малейшее движение и разговор и

тотчас попросил послать за двумя докторами, одним, его знакомым, А. А.

Пфейфером и за профессором Д. И. Кошлаковым, с которым муж мой иногда

советовался. Кошлаков, поняв из записки доктора фон Бретцеля, что положение

больного тяжелое, тотчас приехал к нам. На этот раз больного не тревожили

осматриванием, и Кошлаков решил, что так как крови излилось сравнительно

немного (в три раза - стакана два), то может образоваться "пробка"; и дело пойдет

на выздоровление. Доктор фон Бретцель всю ночь провел у постели Федора

Михайловича, который, по-видимому, спал спокойно. Я тоже заснула лишь под

утро.

Весь день 27-го января прошел спокойно: кровотечение не повторялось,

Федор Михайлович, по-видимому, успокоился, повеселел, велел позвать детей и

даже шепотом с ними поговорил. Среди дня стал беспокоиться насчет

"Дневника", пришел метранпаж из типографии Суворина и принес последнюю

сводку. Оказалось лишних семь строк, которые надо было выбросить, чтобы весь

материал уместился на двух печатных листах. Федор Михайлович затревожился, но я предложила сократить несколько строк на предыдущих страницах, на что

муж согласился. Хоть я задержала метранпажа на полчаса, но после двух

поправок, прочтенных мною Федору Михайловичу, дело уладилось. Узнав чрез

метранпажа, что номер был послан в гранках Н. С. Абазе и им пропущен, Федор

Михайлович значительно успокоился.

Между тем весть о тяжелой болезни Федора Михайловича разнеслась по

городу, и с двух часов до позднего вечера раздавались звонки, которые пришлось

привязать: приходили узнавать о здоровье знакомые и незнакомые, приносили

сочувственные письма, присылались телеграммы.

К больному запрещено было кого-либо допускать, и я только, на две-три

минуты иногда выходила к знакомым, чтоб сообщить о положении здоровья.

Федор Михайлович был чрезвычайно доволен общим вниманием и сочувствием,

шепотом меня расспрашивал и даже продиктовал несколько слов в ответ на одно

доброе письмо. Приехал проф. Кошлаков, нашел, что положение значительно

улучшилось, и обнадежил больного, что через неделю он будет в состоянии

276

встать с постели, а через две - совсем поправится. Он велел больному как можно

больше спать; поэтому весь наш дом довольно рано улегся на покой. Так как

прошлую ночь я провела в креслах и плохо спала, то на эту ночь мне постлали

постель на тюфяке, на полу, рядом с диваном, где лежал Федор Михайлович, чтоб

ему легче было меня позвать. Утомленная бессонною ночью и беспокойным днем, я быстро заснула, ночью несколько раз поднималась и при свете ночника видела, что мой дорогой больной спокойно спит. Проснулась я около семи утра и

увидела, что муж смотрит в мою сторону.

- Ну, как ты себя чувствуешь, дорогой мой? - спросила я, наклонившись к

нему.

- Знаешь, Аня, - сказал Федор Михайлович полушепотом, - я уже часа три

как не сплю и все думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру.

- Голубчик мой, зачем ты это думаешь? - говорила я в страшном

беспокойстве, - ведь тебе теперь лучше, кровь больше не идет, очевидно,

образовалась "пробка", как говорил Кошлаков. Ради бога, не мучай себя

сомнениями, ты будешь еще жить, уверяю тебя!

- Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне

Евангелие!

Это Евангелие было подарено Федору Михайловичу в Тобольске (когда

он ехал на каторгу) женами декабристов (П. Е. Анненковой, ее дочерью Ольгой

Ивановной, Н. Д. Муравьевой-Апостол, Фон-Визиной). Они упросили смотрителя

острога позволить им видеться с приехавшими политическими преступниками,

пробыли с ними час и "благословили их в новый путь, перекрестили и каждого

оделили Евангелием - единственная книга, позволенная в остроге" {"Старые

люди", "Дневник писателя", 1873 год. (Прим. А. Г. Достоевской.)}. Федор

Михайлович не расставался с этою святою книгою во все четыре года пребывания

в каторжных работах {7}. Впоследствии она всегда лежала на виду на его

письменном столе, и он часто, задумав или сомневаясь в чем-либо, открывал

наудачу это Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой от

читавшего). И теперь Федор Михайлович пожелал проверить свои сомнения по

Евангелию. Он сам открыл святую книгу и просил прочесть: открылось Евангелие

от Матфея. Гл. III, ст. II:

"Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от тебя, и ты

ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так

надлежит нам исполнить великую правду".

- Ты слышишь - "не удерживай", - значит, я умру, - сказал муж и закрыл

книгу.

Я не могла удержаться от слез. Федор Михайлович стал меня утешать,

успокоивать, говорил мне милые ласковые слова, благодарил за счастливую

жизнь, которую он прожил со мной. Поручал мне детей, говорил, что верит мне и

надеется, что я буду их всегда любить и беречь. Затем сказал мне слова, которые