Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

Меня его подавленное настроение страшно беспокоило, и я с огорчением думала: неужели возможно, что Федор Михайлович, если господь вновь благословит нас

рождением ребенка, не полюбит его и не будет так же счастлив, как был счастлив

при рождении Сони. Точно темная завеса задернулась пред нами, так было в

нашей семье тоскливо и грустно.

Федор Михайлович продолжал работать над своим романом, но работа его

не утешала. К нашему печальному настроению присоединилась тревога по поводу

того, что стали пропадать адресованные нам письма и таким образом

затруднялись сношения с родными и знакомыми, а эти сношения составляли

единственное наше утешение. <...>

К осени нам стало ясно, что необходимо во что бы то ни стало изменить

наше тяжелое настроение, и в начале сентября мы решили переехать в Италию и

на первый случай поселиться в Милане. <...>

Перемена обстановки, дорожные впечатления, новые люди (ломбардцы-

крестьяне, по мнению Федора Михайловича, с виду очень похожи на русских

крестьян) - все это повлияло на настроение Федора Михайловича, и первые дни

пребывания в Милане он был чрезвычайно оживлен: водил меня осматривать

знаменитый Миланский собор Il Duomo, составлявший для него всегда предмет

искреннего и глубокого восхищения. Федор Михайлович жалел только о том, что

площадь пред собором близко застроена домами (теперь площадь значительно

расширена), и говорил, что архитектура Il Duomo, таким образом, теряет в своей

величественности. В один ясный день мы с мужем даже взбирались на кровлю

собора, чтобы бросить взгляд на окрестности и лучше рассмотреть украшающие

его статуи. Поселились мы близ Corso, в такой узенькой улице, что соседи могли

переговариваться из окна в окно. <...>

Осень 1868 года в Милане была дождливая и холодная, и делать большие

прогулки (что так любил мой муж) было невозможно. В тамошних читальнях не

имелось русских газет и книг, и Федор Михайлович очень скучал, оставаясь без

газетных известий с родины. Вследствие этого, прожив два месяца в Милане, мы

решили переехать на зиму во Флоренцию. Федор Михайлович когда-то бывал

там, и у него остались о городе хорошие воспоминания, главным образом о

художественных сокровищах Флоренции.

Таким образом, в конце ноября 1868 года мы перебрались в тогдашнюю

столицу Италии и поселились вблизи Palazzo Pitti. Перемена места опять повлияла

благоприятно на моего мужа, и мы стали вместе осматривать церкви, музеи и

дворцы. Помню, как Федор Михайлович приходил в восхищение от Cathedrale,

церкви Santa Maria del fiore и от небольшой капеллы del Battistero, в которой

обычно крестят младенцев. Бронзовые двери Вattistero (особенно delta del

46

Paradiso), работы знаменитого Ghiberti, очаровали Федора Михайловича, и он, часто проходя мимо капеллы, всегда останавливался и рассматривал их. Муж

уверял меня, что если ему случится разбогатеть, то он непременно купит

фотографии этих дверей, если возможно, в натуральную их величину, и повесит у

себя в кабинете, чтобы на них любоваться.

Часто мы с мужем бывали в Palazzo Pitti, и он приходил в восторг от

картины Рафаэля "Madonna della Sedia". Другая картина того же художника, "S.

Giovan Battista nel deserto" (Иоанн Креститель в пустыне), находящаяся в галерее

Uffizi, тоже приводила в восхищение Федора Михайловича, и он всегда долго

стоял перед нею. Посетив картинную галерею, он непременно шел смотреть в том

же здании статую Venere de Medici (Венеру Медицийскую) работы знаменитого

греческого скульптора Клеомена. Эту статую мой муж признавал гениальным

произведением.

Во Флоренции, к нашей большой радости, нашлась отличная библиотека и

читальня с двумя русскими газетами, и мой муж ежедневно заходил туда почитать

после обеда. Из книг же взял себе на дом и читал всю зиму сочинения Вольтера и

Дидро на французском языке, которым он свободно владел. <...>

В 1869 году, как и раньше, наши денежные обстоятельства были очень

плохи, и нам приходилось нуждаться. За роман "Идиот" Федор Михайлович

получал по полтораста рублей за лист, что составило около семи тысяч. Но из них

три тысячи были взяты для нашей свадьбы пред отъездом за границу. А из

остальных четырех тысяч приходилось платить проценты за заложенные в

Петербурге вещи и часто помогать пасынку и семье умершего брата, так что на

нашу долю оставалось сравнительно немного. Но нашу сравнительную бедность

мы сносили не только безропотно, но иногда с беспечностью. Федор Михайлович

называл себя мистером Микобером, а меня мистрисс Микобер {44}. Мы жили с

мужем душа в душу, а теперь, при появившейся надежде на новое счастье, все

было бы прекрасно, но тут грозила другая беда: за два истекших года Федор

Михайлович отвык от России и стал этим очень тяготиться. В письме к С. А.

Хмыровой от 8 марта 1869 года, сообщая ей о своем будущем романе "Атеизм", он пишет: "Писать его здесь я не могу; для этого мне нужно быть в России, непременно, видеть, слышать и в русской жизни участвовать непосредственно...

здесь же я потеряю даже возможность писать, не имея под руками и

необходимого материала для письма, то есть русской действительности (дающей