Фабрика мертвецов

Не будь того дворянства, княжна Рогнеда Белозерская за него б не пошла. И хотя пообтершись среди Кровных, Аркадий Валерьянович понял, что те и старое дворянство не многим выше крестьян ставят, но нет, не пошла бы. И с дворянством не пошла б, не будь покойная Митькина мать, скажем так… изрядно некрасива и болезненна. В Петербурге, рядом с завораживающими Лельевнами, темпераментными Огневнами, грациозными, как текучая вода, Дановнами, и пышущими здоровьем внучками Живы. Приданное тоже не такое, чтоб ту некрасивость покрыть, да еще и страшненькое ее Кровное Родство, от которого и у крепких мужчин мороз по коже случался. Да только ему ли того Родства бояться — уж с кем, с кем, а рядом с Древней Бабушкой рода Белозерских он по службе, считай, каждый день ходил. Привык.

И в браке он был… счастлив! Два года до рождения Митьки, и почти четыре после. Женились, может, и по расчёту, а только настоящая кровная княжна — не толстопузая купчиха, не устающая напоминать о своем приданном, и не дворяночка, требующая светских развлечений. Недаром граф Толстой писал о женитьбе с расчетом, в которой будущая жена помогать, а не мешать станет. Знал, о чем пишет, недаром сам из Велесовичей Молодой Крови, потомков Истинного Князя Индриса. Когда три года назад его новый роман читал, где Анна, хоть и Лельевна, а под поезд легла, чтоб Кровному Делу Перуныча Вронского не мешать, так будто жену увидел! Никогда ведь ни словом не попрекнула ни за ночи, проведенные не дома, а в сыскном, ни за балы и премьеры, променянные мужем на облавы и допросы. Очень скоро у него появилась привычка проговаривать запутанные дела, особливо которые со смертоубийством, перед молчаливой женой — и чудо, как легко и просто приходило решение! Уж почти десять лет миновало, как ее нет, а он так и не женился ни на одной из очаровательных молодых дворяночек, что подсовывали ему в редкие выходы в свет. Сына ему Рогнеда родила, хоть и опасались все, что не сумеет — мертворожденные младенцы в семействе Белозерских были горем привычным. Наследник есть, чего еще надобно?

Вот только какой из Митьки наследник «сыскному» роду, коли он отцовское дело… пусть не дело Крови… но дело жизни — позором считает!

Пока жива была Рогнеда, Митькой занималась она. Сына он видел по вечерам, ежели, конечно, не оставался ночевать на службе. Рогнеда приводила его в кабинет, где Митьке разрешалось трогать вещи и книги, смотреть отцовские ножи и паро-беллум, и даже забраться к отцу на колени. Да, изрядно времени мальчишке уделял, изрядно, бывало и до получасу проходило, прежде чем его забирала гувернантка, и они, наконец, оставались с женой наедине.

Аркадий Валерьянович мечтательно улыбнулся — счастливое было время! Тем страшнее стало, когда жена как-то вдруг, в одночасье угасла, будто невидимая рука просто взяла, да и вынула из нее жизнь, оставив их с Митькой одних. Помниться, тогда он растерялся, не зная и не понимая ничего: что делать с домом, с хозяйством, с Митькиным наследством… с самим Митькой, наконец? Четырехлетний сын его измучил: всё жался, цеплялся, норовил повиснуть, прижаться, ревел, когда отец уходил, и главное, спрашивал! Спрашивал и спрашивал! «Где мама? Когда вернется мама?» И что он мог ответить? Вот и сбегал на службу — там, по-крайности, знал, что делать, а азарт очередного полицейского расследования мгновенно избавлял от растерянности и глушил боль. Иногда приходилось Митьку брать с собой — бонны с гувернантками после смерти Рогнеды у них не приживались, сбегали в явном страхе, не иначе как перед службой хозяина. Иногда ему, впрочем, казалось, что это Митька выживал их из дома — с такой умиротворенно-довольной физиономией после бегства очередной мадемуазель он брал отца за руку и шествовал вместе с ним в присутствие. Но это, конечно, была глупая мысль — что взрослым женщинам мог сделать четырех-пятилетний малыш? Но и держать такого маленького ребенка в полицейском участке тоже было не дело — вспомнить, какого страху он натерпелся, когда шестилетний кроха-сын остался в участке один на один с арестованным вором. Что вор из запертой камеры сбежал, Бог с ним, счастье, что Митюшу не тронул!

Так что каждое предложение Белозерских отпустить к ним Митьку он принимал с радостью. Сперва на лето погостить, потом почти на год, когда он во время холеры по губерниям носился, а уж стоило Меркуловым перебраться в Петербург, Митька у родственников жены, почитай, дневал и ночевал. И вырос… светским хлыщом.

А ведь Белозерских Аркадий Валерьянович уважал: и братьев жены, и княгиню, матушку их, женщину нрава строгого. Только вот у Митьки в голове вместо дела: наряды, прямо как у барышни, да светские развлечения. Как такое вышло? Он даже с жениным братцем-князем об этом заговорил, а тот только усмехнулся мрачно в ответ да отмолчался — и понимай, как хочешь!

Ну почему Митька не может быть… хотя бы как Ингвар? Умница парень, брату помощник, никаких с ним хлопот! А Митька… ничего понимать не хочет! У отца дело важное, убийство, двойное, тут не до глупостей…