Фабрика мертвецов

Митя поморщился, вспомнив тощую блеклую девчонку — вот кто не похож не то, что на сказочную царевну, а даже и на лягушку. Скорее уж на мышь. Из самого бедного крестьянского подпола. В голодный год.

Только вот могла ли эта мышь деревенская как-то туманить разум? Ведь исчезли же следы паро-телег, и пальцев умруна на его шее… Ну или не ведьма, а байстрючка с Переплутовой кровью… Митя покачал головой — навряд. Тут и в тщательно просчитанных и подобранных главами фамилий кровных браках все чаще рождаются малокровные дети. А с недавних пор и вовсе… бессильные. Ротмистр Николаев рассказывал о рождении у князей Вадбольских, младшей ветви Белозерских, младенца без малейшего намека на родовую силу — и скабрезно подмигнул, намекая на недостойное поведения княгини. Очень хотелось простонародно дать ротмистру в морду, но… пришлось делать вид, что не понял намека. Устрой Митя драку, и вспомнили бы, что мама тоже была малокровной, а дальше и до гнусных намеков в адрес бабушки-княгини, так сказать, языком подать… Языком первого же светского сплетника. Вот и пришлось молчать, сцепив зубы. Зато с того раза он точно знал, какой грязью господа служилые дворяне поливают Кровных у тех за спиной. В глаза-то не осмелятся, разумно опасаясь, встретить горячий прием… у тех же Огневичей. Или очень холодный у Данычей.

Митя слегка погрустил: такой удачный каламбур вышел — а и поделится не с кем… И тут же снова нахмурился, вспомнив единственный случай, когда и у простолюдинов могла появиться Кровная Сила… всего один, весьма особенный… думать о котором Митя не собирался! Ни за что! Еще недоставало! Тем более, что будь Даринка даже Переплутовной… допустим… она бы могла запутать дорогу… Но не разметать в пыль умруна! Переплутычи против мертвяков ничего не могли, а загадочная девчонка — на что она способна? И стоит ли к такой на ночное свидание идти? Прямиком к мертвякам в зубы?

— Уж не трусите ли вы и в самом деле, господин Меркулов-младший? — пробормотал Митя. Тогда точно идти надо: вон, сам господин Грибоедов в своих дневниках писал, что заподозрив в себе страх перед воинской канонадой, нарочно лошадь погнал под самый обстрел, чтоб отучить себя бояться.

Только вот боязни Митя не чувствовал, наоборот, в душе полыхал бесшабашный азарт, как… как перед гребными гонками! Раз боязни нет, так может — и не ходить? В душевном раздрае Митя кинул перо в чернильницу… и замер.

Она стояла на подоконнике: худая, как палка, жилистая старуха с аккуратно убранными в седую косу волосами, но почему-то в одной лишь пузырящейся на ветру длинной бесформенной рубахе. И ничего-то особенного в ней не было. Только когда она ухватилась длинными загнутыми когтями за оконную раму, оцепеневший разум сообразил, что по окнам второго этажа обычные старухи не лазают!

Глава 34 Мертвые кусаются

Митя метнулся вперед — и опустил лампу прямиком на сунувшуюся в комнату старушечью физиономию с оскаленными треугольными клыками. Стекло абажура негромко тренькнуло, ударившись о сложенную короной косу, и осыпалось крупными кусками. Электрическая свеча мазнула навью по физиономии. Старуха беззвучно заорала, широко разевая клыкастую пасть — сморщенный черный язык дрожал в неслышном вопле! Митя с размаху ударил оконной створкой — крепкая дубовая рама врезалась в старуху… и гулко треснула. Отколовшаяся щепка вонзилась в мертвый, неподвижный глаз. Навья взмахнула руками — тускло блеснули когти, вздыбились белые рукава савана… и рухнула вниз. Митя метнулся вперед, яростным толчком вбил перекосившуюся створку в проем и защелкнул оконный замок.

Плеснули белые рукава савана и старуха вновь взмыла на подоконник. Всем телом ударилась о стекло — и повисла, как громадная летучая мышь, прижавшись лицом к окну. Из одного ее глаза торчала дубовая щепа, второй, похожий на шарик молочного стекла, неподвижно пялился на Митю, а когти яростно скребли, оставляя на стекле длинные продольные полосы.

Митя метнулся к саквояжу…

Дверная ручка за спиной тихо клацнула… и дверь начала медленно открываться.

Митиному прыжку позавидовали бы австралийские кенгуру. Саквояж полетел в сторону, посеребренный нож блеснул в руке…

— Злякався, панычу? — ехидно поинтересовалась возникшая на пороге тощая девчонка. — Штанци-то сухие, чи як?

Занесенный для стука в стену кулак на мгновение замер…

— Пишлы звидси! — решительно скомандовала Даринка.

Дзанг! Стекло покрылось паутиной трещин под весом навалившейся на него навьи.

— Чи репетуваты будешь: папа, спаси! — погано усмехнулась девчонка, и ее тощее личико показалось и вовсе крысиным.

— Я? — сквозь зубы процедил Митя. „Чтимые Предки и Господь наш Боже, чем же я так перед вами провинился, что вы забросили меня сюда? Надо же, „репетуваты“! Словцо-то какое гнусное! Светский человек „репетуваты“ не может!“